Таисия схватила девочку одной рукой, другой—деревянный стул и, размахнулась. В этот удар женщина вложила не только всю свою силу, но и все свое отчаяние, свою боль, свой страх за дочь, свою злость на неудавшуюся жизнь.
Старенькие рамы не выдержали и разлетелись. Таисия махом перепрыгнула через невысокий подоконник и, увязая в снегу, который за домом никто не чистил, рванула туда, где ей могли оказать помощь. Ей навстречу неслись испуганные крики людей, характерный сигнал пожарной машины, тревожная сирена депо. На ходу она обернулась: её квартира горела, но небольшой ветер дул в ту же сторону, поэтому было хоть слабая, но надежда на то, что остальные квартиры уцелеют.
Кто-то наткнулся на Таисию с раздетой девочкой в руках, закричал, стал звать на помощь. Крепкие мужские руки оторвали Шурочку от груди обезумевшей матери, чей-то голос уговаривал её сесть в машину. Но Таисия уже ничего не понимала. Наконец её удалось усадить в кабину грузовой машины, туда же просунули Шурочку.
–Гони!—закричал кто-то рядом. Машина взревела и, пугая народ непрерывным сигналом, полетела по заснеженной улице туда, где под кронами старых деревьев, за железной изгородью находилась районная больница.
Шурочку чудом удалось спасти, а на следующий день её отправили в областную детскую больницу для серьезного лечения. Таисия осталась в своей больнице, залечивая многочисленные ожоги. Особенно у неё пострадала голова: прежде красивые густые волосы, хоть и окрашенные сединой, были напрочь отсечены пламенем. По-видимому, носясь по дому в поисках Шурочки, женщина потеряла платок и растрепанные волосы стали добычей жадного пламени.
Медсестра поначалу аккуратно выстригала поврежденные жаром пряди, но потом предложила:
–Лучше короткую прическу сделай.
Таисия обреченно качнула головой. Что ей до волос, когда жизнь в очередной раз устроила ей жесткий экзамен на право жить. Любимый умер, нелюбимый тоже умер, сын в тюрьме, дочь в больнице. Сама она осталась безо всего, даже сумка с документами и последними деньгами, которую она в панике бросила в тамбуре перед тем, как открыть в квартиру дверь, может, потерялась, а может, украдена. Ей больше не подняться. И если бы Бог был милосердным, думала она, то забрал бы её сейчас. Ну что стоит её больному несчастному сердцу остановиться? Неужели есть еще страдания, неизвестные ей, неужели она еще не расплатилась за ту ошибку, что совершила по молодости?
Врачи опасались за рассудок Таисии Пановой, с сочувствием смотрели на двух стариков, которые робко жались друг к другу на узеньком диванчике в больничном коридоре. Весь персонал знал, что старики Пановы полдня находятся у постели внучки, полдня—у постели дочери. И если бы они не опасались заморозить дом, то и ночевали бы в больнице. Измученные несчастьями, свалившимися на их семью, Пановы крепились изо всех сил, и никто ни разу не слышал от них ни слова жалобы.
А кому и на что было жаловаться?
ххх
Таисию