– Уходи, мама, – голосом, в котором звучала кованая сталь в тисках обиды, выговорил он. – Я и не думал, что моя гордая мать когда-нибудь предложит мне продать мою любовь за щедрую подачку из рук презренного Корнелия! Уходи! Я остаюсь с Софией. И запомни: всё, что ты сделаешь против неё, ты сделаешь против меня! Ещё подумай, прежде чем идти на нас войной. Войны мы не хотим, но если хочешь ты, то ты войну получишь!
– Hic abdera…5 – в отчаянии простонала Фурия и, обратившись ко мне горящим ненавидящим взглядом, изрекла: – Я этого так не оставлю, нет! Ты не обманешь всех, не околдуешь, не испугаешь! Я тебя остановлю. Если будет нужно, я упаду к ногам Божественного Виктора, и он… он снизойдет к моей мольбе!
Я собралась ответить ей, но Клеменция не стала меня слушать. Она ушла, громко хлопнув дверью…
– О, ты такой счастливый, – сказала я Марсу, – у тебя замечательная мать. Она готова ради сына схватиться с самим дьяволом! Или с дьяволицей. Со всеми горгонами сразу и даже с самой Гекатой.
– Смеешься? А она не смеялась! Я знаю свою мать. Она способна…
– И мне известно, милый, на что она способна. В том состоянии, в каком она ушла от нас, она способна только совершать ошибки! Уверена, наш хитроумный родственник Корнелий ещё не раз будет жалеть, что с матушкой твоей связался. Горячностью она ему смешает карты!
Он нахмурил брови.
– Ты не должна была так поступать, София. Та женщина, которую мы выгнали отсюда, – моя мать, а не очередная фишка в твоей игре за власть!
– Если бы она не была твоей матерью, Марс… А что, по-твоему, я должна была сказать ей? Если она не верит в нашу любовь, разве может она поверить в то, что, отправляя любимого в ссылку, я спасаю его от худшей кары? Ничего не добьешься, мигая слепому и шепча глухому. Разве дойдет до нее, если я скажу, что мне бессмысленно виниться перед комиссией Корнелия по поводу Варга. Да, бессмысленно, ибо мой дядя в любом случае поставил себе целью растоптать тебя, Марс, за одну лишь твою любовь ко мне! Разве поймет твоя мать, что лучший способ увести от тебя месть Корнелия – это позволить тебе исчезнуть, пока страсти не успокоятся? Увы, мой бог, Клеменция Милиссина это не поймет! Как она может понять такое, если даже наш будущий ребенок для неё не плод любви, а следствие роковой слабости мужчины перед «коварной совратительницей»? Если уж она слепа настолько, что поверила, будто мой дядя с радостью вручит тебе ключи от Палат Симплициссимуса6 за одно лишь предательство! Хотя он мог и вправду это посулить – чтобы потом тебя подставить и с позором выгнать!
– Что меня больше всего угнетает, это то, что мама не посовестилась войти в сделку с Марцеллином и выступить против нас. Но я её люблю, София, она была не только мамой мне, но и отцом; отца-то я совсем не помню!
– Не говори