Гамильтон с шумом выдохнул и осторожно опустил курок.
– Чуть было не облажались, Холмс, – сказал он дрожащим голосом. – Еще чуть-чуть, и пришлось бы отчитываться в применении оружия.
Он уже собирался убрать револьвер в кобуру – теперь, когда стало ясно, что стрелять не в кого, разве что в пустую коробку от рыбного сандвича, – но решил все-таки подержать его до прибытия подкрепления. С револьвером в руке как-то спокойнее. Потому что дело не только в кровище и не в том, что мужик, которого копы из Мэна объявили в розыск по делу об убийстве, совершенно спокойно проехал четыреста миль посреди этого «мяса». Вокруг пикапа изрядно воняло. Примерно так, как воняет в том месте на сельской дороге, где машина сбила и переехала скунса. Гамильтон не знал, почувствуют ли этот запах ребята из подкрепления или он предназначался лишь для него одного. Не знал и знать не хотел. Это был скверный запах. Не крови, не протухшей еды, не немытого тела. Это был запах чего-то плохого. Очень и очень плохого. Настолько плохого, что Гамильтон не хотел убирать пистолет в кобуру, пусть даже был почти уверен, что обладатель этого запаха давно сделал ноги, может быть, несколько часов назад – он не слышал никакого потрескивания, характерного для еще теплого двигателя. Но это было не важно. Это никак не меняло того, что он знал: на короткое время этот пикап стал берлогой какого-то страшного зверя, и Гамильтон не хотел рисковать. Если зверь вдруг вернется, патрульный Уоррен Гамильтон будет к этому готов. Мамочка может не сомневаться. Он так и стоял с револьвером в руке и с волосами, шевелящимися на затылке, и прошла, как ему показалось, целая вечность, пока наконец не подъехало подкрепление.
Глава 6
Смерть в большом городе
Доуди Эберхарт была злая как черт, а когда Доуди Эберхарт злилась, это означало, что в столице появилась одна бабенка, с которой никто не захочет связываться. Она поднималась по лестнице многоквартирного дома на Эл-стрит с невозмутимостью (и примерно такой же массой) носорога, бредущего по травянистой равнине. При каждом вдохе ее синее платье растягивалось на груди, слишком большой, чтобы назвать ее просто пышной. Мясистые руки раскачивались, как маятники.
Давным-давно, много лет назад, эта женщина была одной из самых шикарных во всем Вашингтоне девочек по вызову. В те времена ее рост – шесть футов три дюйма, – равно как и эффектная внешность делали ее не простой шлюхой; на нее был такой спрос, что ночь с ней считалась почти такой же почетной, как трофей на охоте, и если внимательно рассмотреть фотографии вашингтонских элитных тусовок и официальных приемов времен второй администрации Джонсона и первой администрации Никсона, на многих из них можно заметить Доуди Эберхарт,