Хорошо, скажу, как на духу, в тот день я оттягивала это дело специально. То находила другие дела, то будто компании не было. Почему? Мне просто было страшно. Деревенские бабы на стирку по одной не ходили, всегда собирались группами, чтобы ежели что, было кому помочь, подсобить, в совсем уж крайнем случае – вытащить из воды. И это всё о взрослых женщинах.
Что уж говорить о маленькой девочке – для меня это было слишком тяжелым испытанием. Помню, иду по льду, и всеми уголками души чувствую всю эту бездну под ногами, эти холодные кубометры воды, отделяемые от меня всего лишь коркой, которая в любой момент может разверзнуться, забрать к себе навсегда.
Наклонишься, искорячишься над прорубью, а пальцы настолько охвачены холодной болью, что кажется, вот-вот Богу душу отдашь. А порой даже молишься об этом: «Боженька, да забери ты уже меня, больно так, что мочи нет!» А он все не забирает. От этого страшного холода перехватывает дыхание, от чего на секунду будто все-таки лишаешься жизни, будто тонешь без воздуха, а потом вновь возвращаешься. И так снова и снова, по кругу. Плачешь, выжимаешь белье, а раны на лопнувшей на руках коже оставляют кровавые следы, и от этого его снова нужно окунать.
Стирка была моей личной обязанностью, Яков не должен был помогать мне в этом, таково было указание отца. Таким способом он растил из меня нормальную бабу, не белоручку, а нормальную хозяйственную женщину. Или это было просто отговоркой, должен же он был чем-то оправдывать свою жестокость.
Отца мы видели в основном в те дни, когда он с мужиками, такими же деревенскими пропивохами, пил бражку на завалинке нашего дома. При этом мы с Яковом должны были следить, чтобы бражка и закуска не заканчивалась, и если таковое случалось, вовремя подносить добавку. Самыми страшными были те моменты, когда запасы истощались, и нести было нечего. Такие ситуации приводили отца в ярость, он метал в нашу сторону все, что попадалось под руку. А мы, ни в коем случае, не должны были плакать, особенно Яков. В таком случае нас ждала еще большая порция унижений.
Однажды поздней осенью отец отправил Якова спать в хлеву, среди животных. Потому что, как тогда сказал отец, Якову – сопливой бабе, не место среди людей. Когда папаша, окончательно опьянев, упал мертвецким сном, я тайком отнесла Якову покрывало, хлеб и воду. В тот вечер я впервые пожелала отцу смерти, без капли сожаления и боязни божьей кары за такой грех.
Бывало, отец приводил в дом баб, тотчас же мы должны были удалиться из дому, дабы не мешать их игрищам на кроватях. А однажды он привел в дом Машку. Та была довольно молодой видной девкой, намного младше его. Чем он ее зацепил, мне до сих пор не понятно, но как вошла она в наш дом, да так в нем и осталась.
Машка