– Эк ты складно всё излагаешь, будто участвовал в подготовке реформ! Тебе впору самому в парламенте выступать! – восхищался Кеша.
– Я, конечно, рад Столыпину помогать, как могу, но пока только учусь. Я за чернильным прибором прятался и подсматривал в рукопись. Так увлекся, что нечаянно чуть не измарал заключение чернилами, – простодушно сознался Филя. – А ведь как красиво и мощно сказано: «Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения – нам нужна великая Россия!»
– Красиво! И чем ответили избранцы?
– Переругались насчет земли и свободы. Их назвали «думой народного гнева и невежества». Один депутат из приличных людей так прямо и сказал, что просто поражен невежественностью, никчёмностью собрания. Правым депутатам не по нраву само нелепое сборище, они докатились до откровенного саботажа. Левые как будто поставили себе целью накалить обстановку, опорочить правительство, мол, чем хуже, тем лучше. Заседания выглядели, как сборища помешанных. Премьер не смог с этой публикой провести никаких разумных начинаний, только нажил завистников и врагов. Социал-демократы взялись вести агитацию среди солдат, чтобы поднять новое восстание. Полиция выследила и арестовала заговорщиков на тайной сходке, всю партийную фракцию. Вот и распустили эту Думу со скандалом из-за излишка радикализма и недостатка здравого смысла.
– Так что же, по неготовности публики решено отказаться от представительного правления? – понадеялся Гоша.
– Столыпин всё-таки считает, что не следует отменять дарованные царём свободы и думский манифест; придётся работать с теми людьми, какие есть. Других нет, – разочаровал его Филя.
Правительство внесло в закон о выборах поправки, которые сделали систему выборов многоступенчатой и позволили существенно увеличить в Думе представительство имущих классов. Дума третьего созыва оказалась достаточно благонамеренной и консервативной, чтобы сотрудничать с правительством и работать положенные пять лет. Столыпину, однако оставалось жить четыре года. В своей деятельности он остался одинок. Старая аристократия из царского окружения недолюбливала премьера из-за его влияния на Николая II, решительного курса реформ и независимой позиции. Царицу раздражало, что венценосный супруг слишком часто оказывался в тени решительного председателя правительства. Она была крайне недовольна, что