Гуссерль искал разрешения этой дилеммы, с одной стороны, в концепции внутреннего сознания времени (и в утверждении одновременности актов предметного сознания и внутреннего восприятия). С другой – в идее трансцендентального Эго, являющегося последним основанием единства сознания в его непрерывном «потоке». Однако эти попытки выхода из дилеммы осложняются новыми апориями, выявленными критиками «эгологической» концепции сознания. Апории, которые связаны с рефлексивным толкованием самосознания в рамках этой концепции, мотивируют аналитиков в рамках феноменологического движения к созданию в конечном счете теорий сознания, известных как «не-эгологические» (из них особенно известны учения Арона Гурвича и Жан-Поля Сартра, оспаривающие первичность инстанции Я для конституирования самосознания и допускающие Я только в качестве предмета сознания). Также и в позиции Шпета содержатся близкие не-эгологическому направлению аргументы против версии трансцендентальной философии Гуссерля.[596]
Если в своей ранней работе «Сознание и его собственник» (1916) Шпет полемизирует с теорией Я-субъекта и описывает Я лишь как предмет, а не субъект сознания (сходным образом это позднее делал Сартр), то в черновике своего доклада 1926 г. он проводит анализ самосознания более детально. Прежде всего, он порывает с двумя предпосылками гуссерлевского толкования внутреннего восприятия. Знание собственного переживания, представляющее собой особый вид знания – самосознание, должно быть, согласно Шпету, во-первых, «беспредметным» и, во-вторых, «не интенциональным» (ср.: Ед. хр. 3. Л. 13, 63). Такие переживания, как страх смерти, чувство удовольствия, головная боль (ср.: Ед. хр. 4. Л. 4) и т. п., сознаются непосредственно и не могут быть переведены в интенциональное и предметное знание. Их трансформация в предмет, которая может быть произведена задним числом, означает, по сути, подмену: «самость» перестает быть собой (Там же. Л. 6), и мы говорим тогда о предмете, который научно исследуется