Марине пришлось признаться, что нет. Тогда она попробовала зайти с другой стороны:
– Эдуард Андреевич, больная давление еле держала…
– Но держала же! Анестезиолог у нас сегодня прекрасный, прорвемся.
Марина очень сомневалась, что мастерство Непроходимца представляет собой серьезный аргумент против тяжести состояния пациентки, а от оптимизма Спирина ее просто кинуло в дрожь. Как непринужденно он распоряжается чужой жизнью! Что же ей делать? Отказаться ассистировать? Но один Спирин вообще ничего не сможет, а пока ему ищут другого помощника, пациентка будет находиться в наркозе, с открытой брюшной полостью!
Марина согласилась…
Заканчивали они уже на трупе. Непроходимец продолжал еще вентилировать легкие и даже регистрировал на кардиомониторе единичные сердечные сокращения, но все это делалось только ради того, чтобы формально смерть была зафиксирована в реанимации, а не на операционном столе.
Спирин пытался сохранить лицо: делал массаж сердца, потом долго орал на Непроходимца, но Марина знала, что на этот раз тот все делал правильно: перелил достаточные объемы жидкости, не поленился притащить из реанимации импортный аппарат ИВЛ и не пожалел хорошего анестетика из личной заначки. Но объем операции был неоправданно большим.
– Леченье – гут, больной – капут! – мрачно сказала сестра, развязывая Маринин халат.
– Не надо так. Не шутите.
– Какие шутки, угробили человека.
– Ну уж вы-то ни в чем не виноваты.
Она старалась не смотреть на пациентку. Волей обстоятельств женщина так и осталась для нее безымянной и безликой.
Лучше ничего о ней и не знать.
За годы работы Марина не смогла привыкнуть к смертям. Она была очень осторожным хирургом, и если пациент умирал, точно знала, что дело не в ней, а в тяжести заболевания или травмы, которые привели несчастного на операционный стол. До сегодняшнего дня за десять с лишним лет практики у нее было всего три таких случая, и она во всех подробностях помнила каждый.
А сегодня… Пусть это был рак в последней стадии, но, поступи они так, как настаивала Марина, пациентка уже проснулась бы и почувствовала себя лучше, чем до операции. Несколько месяцев приличной жизни ей можно было бы гарантировать. Получается, женщина погибла из-за ее, Марининой, бесхарактерности.
Смотреть на Спирина было почти невыносимо, но она покорно записала с ним протокол операции и только после этого ушла.
…Время перевалило за полночь, в приемном отделении было необычно тихо, но сон не шел. Завернувшись в дежурный ватник, Марина стянула сигарету из Валеркиной пачки и вышла на крыльцо. Стояла холодная и прозрачная сентябрьская ночь, с тихим шелестом подкрадывалась осень, в тусклом свете фонаря посверкивала роса, и огонек сигареты казался единственным источником тепла в округе. Ее сегодняшняя пациентка уже никогда не увидит, как желтеют и опадают листья…
«А я увижу, и что с того? Что хорошего может случиться со мной? Сын вырастет и заживет самостоятельно,