– Я не верю этой змее, – сказал Мазепа, указав на дверь, в которую вышел иезуит. – Партия Станислава Лещинского ищет повсюду друзей и помощников, и быть может, что в то самое время, как этот иезуит лижется ко мне, сообщники его льстят Палею и обещают ему мою голову в награду за измену. Мне известно, что самый этот Огневик был несколько раз в Варшаве и проживал там тайно, по повелению Палея. Об этом писал ко мне этот же иезуит, за два месяца пред сим. Нет сомнения, что Палей в связях с Польшей, хотя и грабит польские области. Все это мы должны узнать… Пойдем!
– Давно пора кончить это дело, – примолвил Орлик. – Мы напрасно теряем время. Что за важная особа этот запорожский головорез? Аминь ему!
– Мы тотчас кончим, – возразил Мазепа и, засветив фонарь, отдал его Орлику, а сам, опираясь на костыль, пошел в ту самую комнату, где схватили Огневика; велел Орлику поднять опускную дверь и, держась за него, сошел в подземелье, по тайной лестнице.
Между тем верные сердюки гетманские, Кондаченко и Быевский, расковывали Огневика, который, предчувствуя, что его ведут на казнь, радовался близкому окончанию страданий, предпочитая смерть вечному заключению в темнице. Невольно подумал он о жизни, и прошлые радости и будущие надежды отозвались в душе его, как отдаленные звуки мелодии в ночной тишине. Он забылся на минуту и тяжело вздохнул. Кровь в нем взволновалась, быстро пролилась по всем жилам и скопилась к сердцу: оно сжалось, и холод с дрожью пробежал по всему телу.
Кондаченко, который, стоя на коленях, поддерживал ногу Огневика (между тем как Быевский развинчивал оковы), почувствовал, что узник затрепетал.
– Что, брат, струсил! – сказал насмешливо Кондаченко, посмотрев в лицо Огневику.
– Молчи, палач, и делай свое дело! – возразил Огневик грозным голосом.
– Палач! Я палач? Ах ты разбойник, бесов сын! – воскликнул Кондаченко в бешенстве и уставил кулаки, готовясь ударить пленника. Быевский удержал за руку своего товарища.
– Перестань! – сказал он. – Пусть черт дерется с мертвецами. Он почти уж в могиле!
– Постой, проклятая палеевская собака! Ты у меня завоешь другим голосом! – завопил Кондаченко и так сильно дернул за ногу сидевшего на соломе пленника, что тот упал навзничь.
– Расковывай скорее, что ли! – примолвил Кондаченко Быевскому. – Пора молодца на пляску!
Медленно привстал Огневик. Ничто не оскорбляет столько благородной души, как уничижение в несчастии. Не будучи в состоянии отмстить за обкду, он посмотрел с негодованием на дерзкого и сказал ему:
– Презренная тварь! И дикие звери не ругаются над добычей, готовясь растерзать ее, а ты…
– Полно толковать! – вскричал озлобленный Кондаченко. – Вставай и ступай на расправу! – Огневик не мог подняться на ноги. Сердюки пособили ему привстать и, связав назад руки, повели его из темницы. Тюремщик шел впереди с фонарем. Несчастный пленник, лежавший около двух недель без всякого движения, почти без