Синг-Синг. Арнольд Гиллин

быт гостей «Крепкого места», вот контраст который охватывает душу узника в тот момент когда он переступил порог этого ужасного капища молчания и почти сразу логружает ее в специфическую апатию. Действует ли душа в теле каторжника? Без сомнения, но не вполне. Душа его дремлет и ждет того мига когда наступает освобождение или последний расчет с жизнью… Ужасен должен быть такой конец когда человек годами забывает в тюремном полумраке о том что у него когда-то было начало, – начало свободной и незапятнанной гражданской жизни. Но и здесь, в холодных и безмолвных стенах «Дома вечного молчания», узники-каторжники лелеют пышный и никогда не увядающий цветок души – надежду. В своем убийственном и молчаливом одиночестве, когда все живые на свободе забыли гостя-узника «Крепкого места», за исключением разве сторожа в том тюремном корридоре где помещается могила-келья живого гражданского трупа под известным нумером, да быть-может матери преступника, которая где-ни будь вдалеке вспоминает о нем со слезой или с проклятием, – и тогда этот отверженный, манимый гением надежды, чувствует что и он живет, дышет и имеет неотъемлемое право сказать себе и стенам кельи:

      – И я человеке….

      Кто из нас дерзнет отнять у такого потерянного ближнего его заветную мечту? В душе узника неизгладимо врезались знаки начертанные богиней правосудия и жрецами сурового храма её. Что это за знаки? Это срок его заточения… Узник ежедневно и ежечасно шепчет себе:

      – Терпи, ведь тебе осталось недолго!

      А это недолго длится иногда пять, десять, пятнадцать, двадцать и двадцать пять лет!

      Двадцать пять лет одиночного заключения, – и все еще мечтать о свободе! Это ли не химера, это ли не детская игра в сериоз, это ли не умопомешательство? Тем не менее узники-ветераны Синг-Синга мечтают… и только тот из них не мечтает кто приговорен к «вечному» или, вернее, пожизненному заключению!.. Но и эта жертва злого рока и своей злой воли надеется, хотя в этом случае надежда покоится на двух весьма шатких устоях: на помиловании или побеге… Помилование в том случае если преступник, укротив самого себя, старается безропотно нести тяжелое бремя пожизненного заточения в утлой надежде что вот-вот и для него блеснет луч милосердия, то-есть сокращение срока. Но, увы! таких счастливцев было и будет немного! Вот надежда на удачный побег, та постоянно культивируется в душе узников-гостей «Крепкого места», хотя зачастую таковые или подвергаются заточению на крепко (когда тюремные сторожа открывают или находят следы предполагаемого побега) или не видя возможности побега с отчаяния лишают себя жалкой жизни при удобных случаях. Но такие удобные случаи бывают весьма редко, так как начальство Синг-Синга взяло за правило и в привычку охранять не только персону своего «гостя», но и тусклое пламя его каторжной жизни. Если в течение десяти лет удастся хоть одно самоубийство или побег, администрация Синг-Синга подвергается строжайшему дисциплинарному