Потоком я стану пенистым, чтоб струи твои,
Собою накрыв, поглотить.
Прикрыла Чернушка глаза, когтистой ладошкой ко мне потянулась:
Твой приход – мне отрада. К тебе
В томленье жарком стремилась.
Ты жадное сердце моё – благо странник, тебе!
Любовью сожжёшь!
Что добавить? – Словно ветер с горы на дубы налетающий, души потряс нам всесильный Эрот…
Пока бы клейким листом прорезались набухшие почки, и травы, стеблями сплетаясь, окрест поднимались, укрывшись в чащобе, слагали мы песнь пенородной богине. Но, только лишь день уступил первый час свой, и ночь этот дар приняла благосклонно, разъяла Чернушка пояс красы:
В жаркую пору, в роще священной,
Полнились сердца наши жаром любовным.
Уж лету на смену зима подступила,
Суровый Борей снегопады сулит,
Нахмуря седые, косматые брови,
Лес в иней метель поспешает одеть.
Уйдём же в низину, на землю Колхиды,
Где: гроздь пригибает лозу на холмах,
Пастух сберегает стада на лугах,
И море играет на мягких песках,
На брег набегая…
И вот мы уже, предводимые Эвром, парим над стремниною мутного Кира; манит нас ущелье, где твердыня Сарпон проход охраняет к владеньям Аэта. Напитанный силой вершинных снегов, здесь:
Фасис широкий, изумруднобережный
В лазурную зыбь устремляется к морю,
Пенясь и скользя по цветущей равнине…
Будь жива матушка, удостоился бы Колхис похвалы, ведь её стараниями – пристрастна была покойница к стройному слогу – приобщён я был в отрочестве к таинству стихосложения. И опять роковое стечение: сладкоголосый Лин, наставник мой, взялся сдуру за обучение Геракла, и им же был умерщвлён, за то, что признал ученика бестолочью несусветной…
Но, вернёмся к нашей хронике: прилежно исполнив службу поводыря, Чернушка завлекла меня к склону Амаранта, тому, что в вечернюю пору согревается последним лучом нисходящего к гребням морским Гелиоса. Здесь, огородившись скалистым уступом, затаилась пихтовая роща, рядом – лужайка цветом богатая, с отрога густолиственный лес подступает, и грот преуютнейший выбит Зефиром в скале. Узрев чарующий уголок, тут же сложил я простую эклогу:
Вот звенит в прохладе ветвей серебристых
Со скалы низвергаясь ручей сладкозвучный,
И с дрожащей листвы истекает сонно
Томная дрёма…
Однако подруга милая пресекла восторженные речи мои, повелев немедля отправляться на розыск съестного, а когда, разжившись жирным барашком, вернулся я в гнёздышко, ждал меня дар от Чернушки – свежеснесённое яичко, размером с добрый валун
Первенца мы нарекли Индикос. Красавец вылупился: глаза цвета неба, стройные ножки, головка оленья, поверх чешуи – руно серебрится, а во лбу – витой рог длиной в локоть (не иначе – от тётки, усопшей Химеры, наследство).
Следом Авпия-кареглазка подоспела: эта – вылитая Чернушка, разве что характером поноровистее. А ещё год спустя, опять разродилась