Из уст моей бабушки – это звучит так угрожающе, так пугающе безнадежно, что кажется страшнее этого не может быть ничего, страшнее этого – только смерть.
Я протягиваю Виоле кулачок и разжимаю руку, тонкая кружевная ткань оживает, распрямляется, словно растет из моей ладошки. Какие же они красивые! У меня никогда таких не было. И, я снова не могу представить себе Виолу, облаченную в эти невероятные ажурные трусики и стоящую посреди полутемной и тесной дворницкой. Мне думается, что это ужасно несправедливо и хочется навсегда забрать ее к себе – в нашу светлую и просторную, кажущуюся мне такой огромной, трехкомнатную квартиру.
– Ну, чего стоим, кого ждем? – Виола выдергивает меня из мира моих мыслей, а заодно из школьного туалета. – Идем, что ли?
– А-а-а… да… идем, – киваю я и плетусь следом за подругой.
На улице буяет весна, все цветет, пахнет и отравляет кровь совсем недетскими желаниями. Мы идем вдоль раззеленевшихся улиц и на перекрестке Виола не бросает, как обычно отрывистое: «Ладно, пока!», а, глядя куда-то поверх моей головы, задумчиво произносит: «Ну, чего уж там… пошли!» И я понимаю, что это она так позвала меня к себе домой, и сердце радостно замирает в груди от того, что наконец-то – я удостоена! Удостоена, допущена, пожалована.
Дома Виола быстро сбрасывает с себя ненавистную форму, как принцесса-лягушка гадкую пупырчатую кожу, и облачается в какой-то немыслимый бирюзовый спортивный костюмчик, такой мягкий на ощупь, что хочется трогать его ткань и долго гладить ладошкой, зажмурившись от удовольствия. А еще хочется поменять свою светлую и просторную трехкомнатную квартиру на этот сумеречный полуподвал, чтобы только оставаться с ней рядом и иметь возможность хоть иногда трогать все её вещи.
Словно прочитав мои мысли, Виола смотрит на меня задумчиво, пощипывая пальцами нижнюю губу, а потом распахивает передо мной приземистый массивный шкаф и произносит без тени надмения или снисходительности:
– Выбери себе что-нибудь!
– В смысле? – на всякий случай уточняю я, не веря своему счастью и пытаясь убедиться в том, что не ослышалась.
– Ну, не будешь же ты париться до вечера в этом кошмаре!
«До вечера!» – вспыхиваю я радостно и только теперь замечаю насколько жарко и неудобно находится внутри своего коричневого школьного платья.
– А-а, что выбрать? – спрашиваю с придыханием, ощупывая взглядом каждую вещь на вешалке, ни к одной из них не смея прикоснуться. Как и все девочки моего советского детства, я не была избалована красивыми нарядами, да, что там нарядами, просто пристойной одеждой нормального радостного цвета. Приученная эпохой и родителями ко всему серенькому и коричневенькому (из ярких в моем гардеробе один только пионерский галстук), я лишь теперь, стоя перед щедро распахнутым передо мной шкафом, осознала, как сильно тоскую по всему этому кофточно-юбочно-брючному разноцветью.
Тем временем