После уроков они снова ждали меня и чуть не подрались из-за моего портфеля – каждая тянула его к себе.
Мне не хотелось, чтобы мама видела меня с большими девочками. Сам не знаю почему. Поэтому я отправил Потокину и ее подругу Светку учить уроки, а сам забросил портфель на кровать и пошел в клуб.
Меня просто распирало от желания кому-то что-то рассказать.
Пацаны собирались у клуба на саблях. Клуб был на склоне сопки и к нему вела громадная лестница из досок. Внутри лестницы оборонялась рота пехоты. А снаружи лестницу штурмовал десант. Сабли мы резали из маленьких лиственниц на Школьной горе. Перед каждым сражением мы тщательно проверяли длину сабель, подставляя их одна к другой. Любое прикосновение саблей к телогрейке или шапке считалось смертельным. Споров не возникало – сейчас мне кажется это самым странным.
Но пацаны восприняли мои попытки рассказать о поездке в Китай совершенно равнодушно – им не терпелось начать сражение.
Именно тогда я понял навсегда, что единственными слушателями являются женщины.
Мужчины – враги культуры.
Однако нельзя было пользоваться своим преимуществом в этом направлении, это я тоже понял. Иначе можно напороться на презрение. Лучше оставаться рядовым бойцом в команде победителей.
А свои успехи у противоположного пола надо не замечать и не ценить. Это как хорошая погода.
4. Потокина
Пока происходили эти события, мне внезапно, к моему большому счастью, исполнилось девять лет. Не нужно объяснять, что я немедленно и безумно влюбился в двенадцатилетнюю Потокину.
После стриженой китайской подпольщицы, которую я любил в восемь лет, это было сдачей позиций. Но я уже знал из рассказов пацанов, что женщины живут совсем не так, как их показывают в кино. Например, биологичка Новикова часто приходит на уроки с фингалом: так ее любит муж-бульдозерист.
Мне показалось странным, что от любви получаются фингалы, но я не стал расспрашивать старших пацанов, а нашел на папиной этажерке книгу Декамерон и углубился в чтение.
Многие места были непонятны. В частности, о поцелуях. Там говорилось, что от них кружится голова и дамы падают в обморок. Меня по нескольку раз в день целовала бабушка в Иркутске на каникулах, и мама не пропускала, чтобы не чмокнуть, но я не то что обморока – кроме щекотки ничего не чувствовал.
Потом: то, что они друг с другом делали. Я долго размышлял, представлял, анализировал. Но ничего не выходило. Не хватало какого-то важного человеческого органа. Во всяком случае у меня не было такого, чтобы женщины от этого рыдали и стонали.
Можно, конечно, заломить руку, но вряд ли им это понравится.
Я мог поспрашивать у одноклассника Белоусова, который часто рассказывал истории о соседках по бараку. Но, повторяю, мне не о чем было говорить с мужской половиной. И нельзя было никого расспрашивать. Я сам должен был знать всё.
А Потокина, пришло мне