Лавруха-звонарь будто очнулся ото сна. В уши его понесся жуткий, пронзительный вопль сгорающих заживо односельчан. Лавр, пустой от собственных слёз, взметнул ладони и, схватив за верёвки Власа и Буденя, начал звонить незатейливую трель. Потом за дело взялись Лашка-Грузин и Зорька. Столп заливающегося эха пронзил уши немцам. Они обернулись, оглядывая колокольню. Они смеялись и смотрели, как безумец наверху, отчаянно ворочая руками, играл сопроводительный марш на сожжении деревни.
– Ха-ха, – смеялись фашисты, глядя на мечущегося, обезьяноподобного Лаврушку-звонаря, который, обряженный лишь в худые порты, бегал по колокольне и неистово звонил.
Когда крики в сарае смолкли, а чёрный столп дыма ушёл за лес, Лаврушка, покрытый испариной, остановился. Он наблюдал внутренним взором, как превосходное эхо колоколов немеет в ярком, жёлтом ливне восходящего нового дня. Лавр взял канат, отходящий от самого большого своего собрата – Фомы Долдона, накрутил его себе на шею и спрыгнул в звонарное чрево церковной колокольни.
Испуганные немцы наблюдали, как на бледной верхотуре языком колокола болтался рябой и огромный звонарь Лаврушка, переживший многое на своём веку.
Таганка. 24.05.2017
В паре остановок от рая
На перроне станции «66 километр» Курского направления лежали ржавые листья. Их трепал ветер. Носил по станции. Туда-сюда. Туда-сюда. Было темно и безлюдно. Скорее, не темно, а мглисто. По-волшебному. Это когда поздняя октябрьская лень распадается в свете желтых фонарей, воздвигая из теней постаменты. В перламутровом сиянии лампочек на лавке из старых, мокрых реек сидел человек. Спиной к лесу. Подложил газету и сидел. В бежевом плаще, с котомкой, наполненной баклажанами и грибами. Сухая лисичка торчала одиноко из-под тряпочки, высунула шляпку. Человеком был Марк Вайнберг, старый советский еврей. Он и сидел на лавке.
Марк Вайнбрег курил папиросу и всё думал, закрыл ли он замок дачной двери. Схлопнулась ли скоба замка? Он до мельчайших подробностей пытался восстановить хронологию событий. Вот он берёт корзинку с грибами. Плавно шествует к двери. Гасит свет движением ладони. Колкая боль пронзает бедро. Ревматизм, с 1975 года неизменный сосед его костей. Нога переносится за порог, потом другая. Он поворачивается спиной к грядкам. На грядках пусто. Осень. Правой рукой он достаёт из кармана амбарный, тучный замок, продевает скобу в окружность петли, хлопает замок. Вот оно! Щелчок. Марк Вайнберг спокойно затягивается папиросой, выпуская в тёмную, колкую стужу белый столп дыма.