– Убийство. Оба с черепно-мозговой травмой, сброшены в воду. Их утром обнаружили рыбаки, заявили участковому. Бригада с кинологом уже работает… Вы их знаете?
– Это мой сын, – промолвил едва слышно Миронец.
– Следов много, протекторы двух иномарок, показания очевидцев, – не расслышав слов Миронца, продолжал оперативник, – Думаю, на след выйдем.
– Это был мой сын, – повторил Миронец со слезами на уставшем лице.
Миронец сидел в кресле, опустив голову на скрещенные на столе руки. Сквозь туман в сознании до его слуха доносились телефонные звонки, на которые он не реагировал. Он вспоминал глаза своего сына, его речь, его ладную фигуру. Всё пошло прахом. Сына больше нет. Нигде нет. Его сердце сжималось от жалости к сыну, ненависти к убийцам. Он не связывал его гибель с его деятельностью как будущего налогового инспектора. Не мог даже себе представить, что его действия могут носить противоправный характер. Он был просто отцом. Его собственная служба, сначала в органах ОБХСС, затем в налоговой милиции сплошь состояла из своего рода уступок и давления на субъектов предпринимательской деятельности, а попросту фирмачей. Он был изначально убеждён, что все они «ловчилы, аферисты и воры», пытающиеся спрятать концы в воду, переиначивая по-своему налоговые требования. В душе он понимал, что государство в агонии перед бюджетной политикой, ставит на пути правильной экономики барьеры в виде извращённой налоговой системы, порождающей штрафы, пени, доначисления и прочие санкции к людям, пытающимся её обойти. Законы и указы о налоговой службе развили в нём уверенность в необходимости жёстких действий, но он забывал, что за всем этим стоят люди, судьбы, имущество и прочее, из чего состоит человеческая жизнь. С лёгкостью подписывая заведомо неправдивый акт в отношении фирмы, он считал, что делает государственное дело. Что все эти люди, бизнесмены, если им дана воля зарабатывать деньги – должны платить. Штрафные санкции, возбуждённые уголовные дела – обычная рутина ежедневной службы, не давали ему сознания того, что этим он ломает чью-то судьбу. Отмена санкций и прекращение уголовного дела случались нередко. В таком случае он переживал это как зубную боль, оставляя в сердце неприязнь к человеку, посмевшему ускользнуть от ответственности и, тем более, доказать свою правоту.
Из этих горестных размышлений его вывел голос конвойного милиционера:
– Товарищ подполковник, арестованный Гринюк доставлен.
– Пусть зайдет, – пробормотал Миронец.
Эдуард, поникший и помятый, но хорошо одетый в тенниску и джинсы, тем не менее смотрел на Миронца дерзко и держался независимо.
– Садись, – сказал Миронец, тяжело поднимая глаза на Гринюка.
– Я уже слышал о случившемся. Выражаю вам сочувствие, и если нужна помощь…
– На хрен мне твое сочувствие! – сорвался в крике Миронец. – Все вы скоты и бандиты! Все равно я вас всех найду и придушу вот этими руками! Я город поставлю на уши.