И зелень лугов выцветает,
На небе чуть держится солнце,
Уныло так смотрит на землю».
«Листва на ветвях увядает;
Ростки засыхают и гибнут;
Лес тяжко под бурею стонет,
Отходный псалом напевая.
Безмолвно качаются ели
Среди пожелтевших березок,
И думать они позабыли
О летнем безоблачном небе!»
«Людские дома и селенья
Затихли, замкнувшись на зиму;
Нельзя больше ждать, и крестьянин
Копает последний картофель.
Как мертвые летния пташки,
С деревьев листва опадает;
Медведь залезает в берлогу, –
Никто его там не встревожит».
Снимаем мы летнее платье;
Уж скоро ждать надобно снегу.
Конец пикникам и прогулкам:
Теперь нас зовут уж на кофе.
– «Ах, будьте добры, одолжите
Последний мне номер газеты!»
– «Что нового сделал парламента?»
– «Итак, ничего! Так и знал я!»
«Пожалуй, поверить не трудно,
Что жизнь навсегда прекратилась.
Но вспомните, сколько лягушек
За лето на свет появилось!»
Лишь вспомнишь о них, так, пожалуй,
С тоской помиришься осенней:
Укрывшись, в тиши, они громко,
Смеясь, возвещают: «мы живы!»
VII
Я начинал уже чувствовать себя гораздо лучше; заставил-таки я эту бледную девушку с массою вьющихся волос обогнуть угол Церковной и Карл-Иоганновой улицы, как раз в ту самую минуту, когда и я, в противоположном направлении, тоже должен был огибать этот исполненный опасности угол. Разумеется, она не видала меня; да если-бы она и заметила меня? Что я для неё? Какой-то смешной болтун, чудак… Конечно, так. Но я разглядел ее… Господь ведает, каким образом, потому что у меня сохранилось очень определенное ощущение, будто я сию же секунду зажмурил оба глаза.
Она была очень бледна. С каким-то таким совершенно особым выражением безнадежности в глазах… в этих больших, болезненных, опасных глазах, в этих влажных, задумчивых глазах, которые так тоскливо смотрят на мир, не открывая перед собою ни пути, ни цели… смотрят вперед в бесконечный мрак.
Темные кудри в самом безнадежном беспорядке рассыпались по белоснежным, с голубыми жилками, вискам. Это произвело какой-то толчок во всем моем существе; ни одной минуты покоя не имел я с тех пор. Все снова вырвалось наружу; опять грызет, сосет, томит… по-прежнему.
Я зашел к Бьёльсвику, поднял его на смех и постарался напиться и повеселеть; но ведь это-же ложь, это старое правило: «чтобы повеселеть, надо напиться». Правда лишь то, что если будешь пить, то можешь повеселеть; ну, а я, тем не менее, не повеселел. Каждую минуту углублялся я в самого себя и, сидя на месте, все еще видел, как огибает она этот угол… Постоянно огибает она этот угол Церковной и Карл-Иоганновой улицы; постоянно смотрю я на этот мимолетный призрак бледного отчаяния под массою темных кудрей; постоянно мелькает