Первое извещение о том, что Павлуша жив и в японском порту Сасебо, было получено Александрой Николаевной от начальника Морского Инженерного училища генерала Пароменского. Пароменского известил об этом Главный Морской штаб, получив телеграмму французского консула о всех спасенных с эскадры и взятых в плен японцами. Всем офицерам, находившимся в Сасебо, было разрешено послать через французское посольство телеграммы и короткие письма в Россию своим родным. Позже пришла телеграмма из Японии, а затем и письмо с сообщением о том, что Павлуша переведён в глубь страны, подальше от моря…
Когда стало известно об уничтожении русского флота при Цусиме, Организационное бюро земских съездов созвало на 24 мая общее собрание в Москве. Ремизов вернулся оттуда поникший, и Александра Николаевна не могла даже припомнить, чтобы ей доводилось видеть его в таком состоянии.
– Ещё в ноябре мы были единым русским земством, – рассказывал он, но речь его, обычно плавная и величавая, едва не скатывалась в причитания. – Теперь мы так разошлись, что съезд назвали коалицией. Боже мой! Какие безумцы. Никто не задумывается, каким русским институтам предстоит переродиться в европейские учреждения. Об этом предпочитают молчать даже историки! О прошлом стараются забыть, как о дурной наследственности. Об исторической преемственности никто больше и слушать не желает. Петрункевич так прямо и сказал: "Если мы вздумаем рассуждать о внутренней политике, тотчас расколемся. Поэтому лучше и не начинать". Смотрят на Россию как на какую-то tabula rasa, на которой в известный момент собираются строить новый строй по последним рецептам теории. Вообразите, всерьёз собирались всем гуртом ехать к царю в Петергоф. Ведь еле отговорили. Но что бы сделало это народное представительство в настоящих условиях? Экспроприировало бы яхту "Штандарт" и на ней отправилось бы восстанавливать честь Рожественского?
Отчаяние этого человека, обладающего недюжинным самообладанием, привело Александру Николаевну в такую растерянность, что она на некоторое время затмила её собственное горе. Покойный супруг встал перед ней как живой и молвил своим барственно-беспечным тоном: "Ах, всё это пустое. Чего же ещё мы могли ожидать?" В те далекие годы, когда Леонид Воинович действительно мог произнести подобные слова, это несколько раздражало её, но теперь эта нелепая химера на какое-то время действительно облегчила все эти разнородные, хотя и связанные между собой события.
Проводив Ремизова, Александра Николаевна долго и бесцельно бродила по дому, бездумно разглядывая убранство комнат, а потом, обессилев, присела на канапе и долго и бурно рыдала от тоски по мужу, которого она и сама до сей поры не знала, любила или нет. Непреложно было только то, что любила она его в своих детях, и слезы её перемежались отрывочными полуфразами: "Съезд… Петрункевич… безумцы… наследственность… Сасебо…