Тридевять земель. Антон Уткин

как ни старалась, не могла восстановить в памяти его смысл. Сознание её нежилось в череде бессвязных образов… Наконец, один из них упрочился и увлёк её своей странной логикой. Был бал. Александра Николаевна видела себя в огромной зале, освещенной мириадами свечей, и кто-то, как будто бы Тилен, кружил её в вальсе, и она, чуть закинув голову, ловила сощуренными глазами свет искрящихся люстр. Но кто такой Тилен? Тут ей показалось, что корсет её платья расшнуровался. В смущении она искала ответ на лицах танцующих, но отовсюду ей отвечали ободряющие, поощрительные взгляды. Охваченная стыдливым недоумением, Александра Николаевна ждала окончания вальса, но танец никак не кончался, а объятье её кавалера было настолько властно, что не находилось возможности ничего сообразить. И новый вопрос затмевал прежний: как мог быть её партнером Тилен, если она никогда прежде его не видела? Наконец движение её тела, его кружения сделалось столь стремительным, что произвело свист, а свист перешел в шёпот…

      – Вставай, матушка, вставай, сударыня, – торопливой приглушённой скороговоркой будила Гапа.

      – Что ещё? – сонным голосом спросила Александра Николаевна, наполовину ещё пребывая в своём нелепом сновидении.

      – Вставай, матушка, с волости приехали, за Дорофеичем. Война.

      Александра Николаевна села на кровати. Рядом с Гапой с испуганными глазами стояла Луша.

      – Боже мой, – приговаривала она, пока Луша подавала ей одеваться, – с кем же это?

      – С японцем, бают, будь он неладен, – сказал Гапа.

      Во дворе стояла телега с подводчиком, рядом переминался с ноги на ногу староста. Приехали за Дорофеичем, бессрочно-отпускным, служившим в усадьбе скотником. Из волости прислали конверт с "перышком": бородка гусиного перышка была прилеплена к сургучной печати, а это значило, что дело не терпит ни малейшего отлагательства. В доме замелькал свет, спешно делали расчёт с Дорофеичем да подносили на дорогу водки. Гапа вдруг запричитала, заголосила. Староста, покашливая в кулак, с нетерпением ждал конца сборов.

      – Беспременно приказано к свету быть, – наконец осмелился напомнить он.

      Дорофеич торопился, ему нужно было ещё заехать в деревню, переменить рубаху, захватить сапоги и мундир, попрощаться с женой и детьми.

      – Ну, прощай, Дорофеич, – сказала растерянная Александра Николаевна.

      – Счастливо оставаться, матушка Александра Николаевна, – поклонился Дорофеич. Не смотря на выпитое, был он сосредоточен и лихорадочно соображал, какие дела ещё предстоит сделать.

      – Выпей ещё стаканчик, да и ты, подводчик, выпей, – настаивала Гапа.

      – Благодарим покорно, Агафья Капитоновна. Прощайте, Агафья Капитоновна, прощай, Игнат, счастливо оставаться, барыня. Насчет мальчишки, что просил, возьмите в пастушки на лето.

      – Непременно, – заверила его Александра Николаевна, и долго отдавались в ушах его последние слова: "Так я в надежде буду".

* * *

      Кое-как