Однажды он отправился в очередную, так неприятную ему поездку к дальнему рейду. Поначалу все шло, как обычно. Катер, затарахтев, отвалился от берега, оставляя за собой серый, пасмурный, по-осеннему унылый город. Мужики, любители побалагурить и потрепаться, собрались в каюте погреться крепким чаем, анекдотами и семейными байками. Иван Тимофеевич, посидев с ними для вида минут пятнадцать, вышел на свежий воздух и уединился на корме.
Погрузившись в раздумье, он не заметил, как начал сгущаться туман. Катер пошел медленнее, а затем и вовсе остановился. Двигатель заглох. Наступила белая тишина.
Паляев вытянул вперед руку и не увидел кончиков собственных пальцев. Он опустил глаза вниз и не увидел даже палубы. Молочный туман окутывал его плотно, словно кокон. Мир исчез, и вместе с ним стал исчезать Паляев. Он растворялся – словно сахар в стакане горячего чая. Он становился частью тумана. Он и был – туман.
И тут Паляев закричал. И не услышал своего голоса. И решил, что его – не стало…
Он опомнился лишь тогда, когда палуба, разбуженная ожившим двигателем, вновь завибрировала под ногами, и катерок, сначала несмело, а потом все более решительно двинулся вперед, туда, где сквозь истончающуюся мглу стали проглядывать солнечные лучи.
Этой же ночью Ивану Тимофеевичу приснился странный сон. Будто едет он в автобусе по серой, пустынной степи, а вокруг сидят незнакомые ему люди с размытыми, нечеткими лицами. Автобус остановился, и против своего желания Паляев оказался высаженным прямо на пыльную землю. Двери захлопнулись, автобус уехал, и Паляев остался один.
Вокруг до самого горизонта расстилалось унылое, ровное, как стол, безжизненное пространство. Ни травинки, ни камешка, ни ручейка. Небо было – как застиранная простыня – такое же однотонное и унылое.
Невероятная тоска и одиночество сжали сердце Паляева. Он хотел бежать, но не мог решить – в какую сторону. Отчаявшись, он сел на землю, покрытую слоем тончайшей пыли, и обхватил голову руками.
И тут со всех сторон начало окружать его и все больше приближалось нечто, неподдающееся описанию, но разрывающее душу настолько болезненно, что от ужаса Иван Тимофеевич проснулся весь в холодном поту, долго потом не мог уснуть и сидел на кухне, стакан за стаканом выпивая холодную воду.
Как человек сугубо практического склада ума, чуждый всякой мистике, Паляев не склонен был придавать снам вообще какое либо значение. Однако против собственной воли несколько дней он пребывал в состоянии смятения от одолевавших его дурных предчувствий. Но проходили дни, недели, месяцы, а жизнь текла привычным чередом, и со временем сон этот забылся.
Супруга