Жанна (спокойно переносит град отцовских оскорблений). Я ничего дурного не сделала, отец, и это правда – со мной говорил монсеньер Михаил-архангел.
Отец. А когда ты себе пузо нагуляешь, опозоришь имя отца, родную мать с горя уморишь, и по твоей милости братья вынуждены будут наняться в солдаты, потому что их вся деревня засмеет, – так ты все тогда на Святого Духа свалишь! Вот пойду и скажу кюре, что ты не только шлюха, но и богохульница. Пускай-ка тебя в монастырскую темницу заточат, сгниешь там заживо на хлебе и воде!
Жанна (опускаясь перед ним на колени). Отец, не надо кричать, вы не слышите, что я толкую вам. Клянусь Господом Богом, что я говорю правду. Вот уже давно они посещают меня, беседуют со мной. И всегда, когда звонят к мессе или к вечерне; в эти часы я молюсь, становлюсь чище душой, ближе к Богу. И это не может не быть правдой. Мне является Михаил-архангел, и святая Маргарита и святая Екатерина тоже являются. Они со мной говорят, отвечают, когда я спрашиваю, и все трое твердят одно и то же.
Отец (дергая ее за рукав). С чего это Михаил-архангел станет с тобой разговаривать, дуреха? Разве он со мной, с твоим отцом, говорит? Если бы ему надо было что-то нам сказать, ясно, он бы ко мне, к отцу семейства, обратился. А ведь он даже с нашим кюре не говорит!
Жанна. Отец, отец, не кричите, не бейте меня, а попытайтесь понять. Я ведь совсем одна, и разве такое бремя по моим силам! Вот уже три года, как я борюсь, три года, как они твердят мне все одно и то же. Духу уже не хватает одной бороться против этих голосов. И теперь придется им повиноваться.
Отец (взрывается). Ты теперь и голоса еще слышишь? Дальше ехать некуда! Моя дочь голоса слышит! Неужто для того, чтобы моя дочь голоса слышала, я сорок лет спину гнул, ночей недосыпал, лишь бы вырастить из вас добрых христиан!
Жанна. Придется теперь сказать им «да», они говорят, что больше ждать нельзя.
Отец. Да кто не может больше ждать, дуреха? Чего они тебе делать велят, твои голоса? Её голоса, видите ли! Но пожалуй, лучше хоть что-нибудь слышать, чем совсем глухой быть!
Жанна. Они велят мне идти спасать французскую державу от великой опасности. Правда, что ей грозит опасность?
Отец. Э, черт! Ясно, что наша великая французская держава в большой опасности, того и гляди погибнет. Нам ли, жителям восточных рубежей, не знать этого, особенно в нашем краю, где полно солдатни. Но ведь не в первый раз грозит гибель французскому королевству, да и не в последний. Ничего, и на этот раз обойдется. Не суйся ты не в свои дела, пускай Господь Бог о королевстве печется. Ты бедная девушка, ты-то что можешь сделать? Даже мужчины – кроме тех, у кого ремесло такое – драться, – и те ничего не могут.
Жанна. А я могу. Мои голоса так говорят.
Отец