Вот так дивилась она Толиному великодушию, а на второй месяц он зароптал. Пришёл с работы ранним утром, и, разогревая завтрак, принялся жаловаться матери. Вероника лежала в комнате за тоненькой дверью и слышала, как он сказал: «Эта Вероника… Ничего не покупает, я сам все оплачиваю. Одно-другое… Денег не напасёшься!» Говорил он это так жалобно, что стало совестно. Одного она не могла принять: зачем говорить это матери? Как это низко… Как бы то ни было, а слова ему она не сказала, но жила теперь, укоряя себя за каждую картофелину, взятую из его мешка.
Одолевали сомнения. Хотя, он не был ей безразличен, и бросить его было больно, она вдруг чётко осознала, что никогда не была в него влюблена. Идти некуда, а самое главное – не к кому. Были родители, кой-какие знакомые, только вот одиночество они не заполняли. Хочется быть нужной кому-то. Видеть единственное солнце в любимом – плохой знак; в нелюбимом – абсурд. Она даже стыдилась этого. Ничего не могла с собой поделать: ей требовалось это солнце, и она ждала от него тепла – от чужого во всех смыслах человека. Она мучила его, а больше мучилась сама. Страшно остаться одной в таком жестоком мире, там, где нет друзей, негде жить и всякий тобой помыкает…
Она спросила подругу «Он-то хоть может быть влюблён?» и та ответила: «Разве такие влюбляются? Пусть влюбиться для мужчины – это оценить женскую красоту, но и это целое искусство. Не владея им, не дорого оценишь. Ценители не щадили жизни ради дамы, мужланы, порой, и рубль зажмут. Для них это просто тело – нет образов, фантазий. Просто красивое тело, куда приятней присунуть».
Всё же, уйти от Толи не хватило смелости. Теперь она не приписывала ему ни великодушия, ни любви. Склонности к интеллектуальности тоже. Что же в её понимании было в нём хорошего? Он не был собственником: давал ей полную свободу – куда хочешь туда и иди, когда хочешь, тогда и возвращайся. Он был за равноправие: пора бы тебе найти работу, и хорошо бы такую, где платят побольше, чем мне, на зарплату плотника не проживёшь, говорил он. Здесь, она начала понимать, что и это сомнительные добродетели: если он отпускает меня куда угодно – уж не плевать ли ему на меня? А если считает, что я и сама сильна как вол, и впору мне семью кормить – так что это за мужчина?
Хотелось верить, что его можно исправить, скроить по модному фасону, точно платье. Они всё так же жили в нужде и тиши, а когда