– Сам так сказал.
– А в монастыре брат Пяст.
– Так он там уже две недели торчит.
– Не видел, говоришь, его ни разу?
– Такого разве забудешь. Голова тыквой сверху, а подбородок снизу, как обструганный. На локоть повыше меня будет. Силен, зараза. Как канат лопнул, так он лошадь, что в стремнину с парома волной сбросило, за копыта удержал и назад втянул вместе с мешком. Нет там никаких досок. Другое там.
– Что?
– Решту показалось, что девку он в мешке прячет.
Махота позеленел, вспомнив, как говорили ему, что та тоненькая, как тростинка, девчушка, позабавиться с которой помешала Томила, и которую пырнул ножом, бросив подыхать на обочине, выжила. Узнает корт о его оплошности, так на воинском дворе перед всей стражей плетью спину до костей исполосует, чтобы рука в другой раз не дрогнула. Надо было бы сегодня же и исправить эту досадную оплошность, так с крепостного двора еще неделю и шага не сделать. Задолжал он корту за свою неудачную поездку в Герсику. Скрипнул зубами.
– Какую девку?
– Откуда ж мне знать, – развел руками паромщик.
– Ну и ладно.
Он полез пальцами в кошель, рылся в нем на ощупь, пока не подцепил среди серебра медяк.
– Придется присмотреть, чтобы всякая зараза по городу от него не расползлась. А ты иди. Если обратно за Скриву потащится, то стрелой ко мне. Пощупаем твоего незнакомца.
Сунул медяк Буслаю в руку. Тот скривился.
– Ну что еще? – наморщил лоб Махота, увидев вопросительное выражение лица паромщика.
– Что ж он за мешок свой так печется, что чуть не утоп? Все за него держался, пока со старшим заставы языком чесал.
– Выходит, языком чесать надо меньше! – вдруг рассвирепел стражник и пошел, не оглядываясь, к воротам Южной башни.
Буслай хмыкнул и выплюнул на ладонь серебряный, доставшийся от уродливого гостя. Презрительно прищурился в спину Махоте и проворчал:
– Чтоб тебе лопнуть от жадности.
– Брат Пяст, – позвал монах, просунув губы в щель приоткрытой двери.
– Что там? – бросил тот через плечо, не отрывая взгляда от окна.
– Приехал, – радостно выдохнул балахонник, протискиваясь в келью. – Уло, говорит, его кличут.
Старший хольд тайного сыска размахнулся и врезал кулаком в деревянный переплет рамы. Служка присел от страха, а брат Пяст недоверчиво обернулся. Он всегда гордился своим острым зрением и знал, что не мог бы пропустить и собаку на дороге от переправы в монастырь, даже в такую грозу.
– Я никого не видел, – процедил сквозь зубы, наливаясь злобой.
– Снесло их, – заторопился монах, который тоже мечтал о скором отъезде столь мерзкого гостя. – Канат лопнул. Паромщики из стремнины насилу выбрались. Чудом уцелели. С другой стороны обители к воротам добрался.
Брат Пяст вздохнул, глянул на распятие в углу, но рук из рукавов не вытащил. Оттер монаха плечом от двери и широким шагом