Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой. Инна Лиснянская

(почти сплошь плохих), я осталась в некотором недоумении. Какая-то путаница меж языком и литературой. Поскольку они пишут на современном иврите (имею в виду живой иврит, не книжный, сформированный тысячелетиями), то сам язык становится главным предметом, а это переводы не передают. Но раз это художественная проза, значит, на каком языке ни пиши, в ней должна быть яркая новая мысль, или характеры, или оригинальная их интерпретация. Многие рассказы показались мне то плохим Хемингуэем, то израильским Кафкой, то Борхесом из Цфата или Афулы. Очень мало чувствую я народный характер, или его нет, притом что маленькая страна полна выходцами со всего мира, может, его и быть не должно, этого характера? Или такие процессы не только здесь, есть ли сейчас национальная американская литература или даже шведская? Есть японская, или ее тоже нет на современном этапе? Может, к концу 20-го века мы приближаемся к универсуму, где важно уже не народное лицо, а просто индивидуальное, человеческое, и тогда нет специфики территориальной и этнической? Словом, надо не лентяйничать, а учить иврит.

      34. И. Лиснянская – Е. Макаровой

      27, 30 марта 1991

27.3.91

      ‹…› В Москве сейчас пустые прилавки и полно цветов – очень дорогих, несмотря на заваленность ими всего города. Завтра, как я понимаю, опять-таки, несмотря на приказ, – указ о запрещении митингов и демонстраций до июля месяца, – москвичи, конечно, с оглядкой, все равно выйдут на демонстрацию в поддержку Ельцина. Москва переполнена не только цветами, но и бронетранспортерами, и огромным количеством омоновцев. Думаю, до кровопролития дело не дойдет, но будут отдельные раненые, много чубатых и уведенных в милицейские участки. Такие вот пироги в Москве. ‹…›

30.3.91

      2-ой день Пасхи. Поздравляю и благословляю! Дорогая моя, солнышко, доченька моя. Только что услышала твой долгожданный голос, и я не подготовленная, еще не проснувшаяся, брякнула тебе, что болею. ‹…›

      Леночка! За меня, право, не беспокойся, я ведь всю жизнь болею и живу. Думаю, так будет еще очень долго. Сегодня в окне так солнечно, что невозможно не радоваться, предаваться унынию. Просто я внезапно среди сна услышала твой голос и даже не поняла – это снится мне или нет. Вот и про хворь говорила. Вообще мне очень часто ты снишься и дети. ‹…› Как ни странно, сны о вас почти всегда лучезарные, я пишу «как ни странно», поскольку в жизни привыкла видеть только сумеречные сны. Дай Бог, чтоб вам было так же хорошо, как в моих снах о вас.

      ‹…› Позавчера в Москве был очень боевой день[57]. Несмотря на заявление, указы и приказы Миши[58] и нового премьера, состоялись в трех местах демонстрации, митинги. Ничего плохого демонстранты не делали и, видимо, не собирались. Зачем тогда столько бронетранспортеров и т. д. и т. п.? Очень смешно было слышать Пуго. Министр внутренних дел заявил по телику, что в незаконной демонстрации участвовало всего тысяч десять. И чуть позже на вопрос: сколько солдат охраняло порядок: «50 000» – значит, на каждого – по пять омоновцев. На самом деле была очень большая