– Миран-Миранда, мне и за тысячу лет не пришло бы в голову отрицать твою правоту. Отрицать ее стал бы разве что круглый идиот.
Все еще плачу, но, утирая слезы, обнаруживаю, что их соль не щиплет глаза. Улыбаюсь Паку. Он, слегка пожав плечами, устремляет взгляд в огонь и вытягивает ноги.
– Конечно, ты совершенно права. Обличья, сердца, имена… Мы строим самих себя из слов, но ведь инструмент – не то же самое, что материал, и если меняется материал, то почему не меняться и инструменту? – беззаботная улыбка сверкает на его лице. – Взять хоть, для примера, моего северного кузена Локи. Однажды он, в облике серой в яблоках кобылицы, даже родил жеребенка! Но и при этом оставался самим собой. Он есть то, что он есть, и если он есть не нечто одно, но многое разное, кто мы такие, чтобы спорить? Не вижу, почему кто-либо, будь он дух, бог или смертный, непременно должен определять себя единственно через телесный облик. Ведь он – лишь видимость, подверженная изменениям. И потому именовать тебя неучтивыми словами за то, что ты желаешь того, чего не получила от рождения, – все равно, что утверждать, будто растить бороду для взрослого мужчины неестественно, так как рожден-то он без бороды! Почему одни превращения считаются природными, а другие – нет? Короны и башмаки не растут на деревьях, но мы же меняем свой облик, надевая их. Ох уж эти смертные! Такие неразумные создания! – с жестом, в котором странно соединяются любовь и отвращение, он виновато подмигивает мне. – За исключением моей собеседницы, конечно.
– Да уж, конечно, – говорю я, и что-то во мне раскрывается, словно рука, готовая ухватить нечто новое.
Знать, что тебе требуется, и раздобыть требуемое – вовсе не одно и то же, и преуспеть мне удалось лишь с помощью Ариэля. Он пошептался с ветром, и бриз принес издалека необходимые мне перья – орлиное, воронье и голубиное, – а самое главное, сдул прядь волос с головы спящего Просперо. Когда у меня дрогнула рука, не кто иной, как Ариэль, пролил мою кровь в выдолбленное в камне углубление, высек искру, чтобы поджечь перья, волосы и травы, а после принес мне чистейшего белоснежного песку с дальнего берега острова.
Не кто иной, как Ариэль, стал молнией, ударившей в песок, смешанный с золой, и сплавившей его в иззубренный комок стекла. Не кто иной, как Ариэль, помог мне вылепить и отшлифовать единственный ровный и плоский осколок – как раз такой, чтоб поместился в кулаке.
Но когда настал час, не кто иной, как я – и только я! – пошла на бой, вооружившись тем, что выковано нами.
Я просыпаюсь – тонкие, холодные пальцы сжимают плечо, тянут куда-то. На миг цепенею от ужаса, но тут же с визгом вскакиваю. Чья-то ругань, чей-то крик – и мир вспыхивает багрянцем, и золотом, и черненым серебром. Звезды и жаркие угли вихрем кружатся в воздухе, а кто-то дергает меня вниз, вправо, влево, вверх – и втаскивает в вихрь. Завеса мира поднимается,