Мигель произвел на меня незабываемое впечатление, когда прочел на уроке Пятый сонет Гарсиласо де ла Веги. Именно это стихотворение я твердил про себя, рысцой пуская лошадь по улицам Мадрида, прогуливаясь в лесу или лежа вечером в постели, когда все молитвы уже были вознесены, но сон еще не смежил мне веки. Я повторял эти строки, думая о своей двоюродной сестре Мерседес – девушке, в которую был влюблен с детства. Пока я не услышал чтение Мигеля, я считал себя единственным, кто мог вполне проникнуть в суть слов Гарсиласо.
Стоило Мигелю начать – «Моя душа – холст твоему портрету…» – и я был покорен. Он не просто повторял слова, как прочие мои одноклассники, отвечавшие урок. Мигель читал так, словно пропустил через свою душу все чувства, о которых писал Гарсиласо. Он читал так, что в каждом слове раскрывалась бездна. Так, как может читать только истинный поэт. С нарастающей страстью он продекламировал следующие тринадцать строк:
Я обрамить его хотел стихами —
Но что прибавить смертному поэту
К величию, рожденному богами?
Прости косноязычие сонета —
Но он не может слабыми строками
Вместить тебя, как зарево рассвета
Не волен человек объять руками.
Одной любовью я к земле привязан,
Но мне твои крыла не по плечу —
И я люблю тебя, как отблеск рая;
Всем, что имею, я тебе обязан,
Я для тебя рожден, и жизнь влачу,
И должен умереть, и умираю.
Когда Мигель закончил чтение, его глаза блестели, как если бы он был охвачен лихорадкой, губы дрожали, руки тряслись, словно зажив отдельной от хозяина жизнью, лоб покрыла испарина, плечи ссутулились, стараясь удержать в грудной клетке каждое слово, каждый звук стихотворения – и то невероятное чувство, которое пробудил в нем сонет. Казалось, будто сердце Мигеля пронзено клинком, и теперь он умирает от неразделенной любви. С этого момента я понял, что стану его другом, хотя мы принадлежали к мирам настолько различным, что в Испании времен нашей молодости они почти не имели возможности соприкоснуться. Но страсть, которую Мигель вдохнул в сонет Гарсиласо, доказала мне, что в этом мире есть еще один человек, любящий поэзию – и Гарсиласо – так же сильно, как я.
До этого мгновения мы видели в Мигеле очередного андалусского деревенщину. Но его декламация все изменила. Когда он закончил чтение, несколько учеников разразились одобрительными возгласами и аплодисментами. Я заметил, с каким уважением смотрит на него наш учитель Лопес де Ойос, прекрасный знаток древних языков. В тот день Мигель стал его любимцем, хотя выказывал совершенное равнодушие к остальным предметам. Казалось, он жил ради поэзии. Надо ли говорить, что я нашел эту черту достойной восхищения, поскольку и сам считал поэзию высочайшим из искусств?
Вскоре после того урока я случайно услышал, как де