– Да будут перепоясаны чресла твои…
Дальше пустота, он уже ничего не слышал и не видел, звезды исчезли, небо потемнело набежавшими тучами. Он закрыл глаза, сжал в руке образок.
Очнувшись, понял, что лежит на чём-то твёрдом и холодном, хотел поднять веки – не получилось, не хватило сил.
– Приходит в себя, – произнёс рядом каркающий голос, принадлежащий не-то мужчине не-то женщине, такого Мечислав прежде и не слыхивал.
– Он нужен мне живым, – князь Богдан, его стальные нотки.
– Выдюжит, – прокаркало совсем уж на ухо, а глаза открылись сами собой. Белое пятно постепенно оформилось в человеческое лицо, узнавание остудило душу, упрятало её под лёд. Удо? Не может быть! Хотя нет, почему не может, напротив. Ведь не мог же Богдан убить его в базилике, осквернив дом Господень, сей истово верующий слуга Божий скорее уж передаст нечестивого оруженосца в руки этого немчика, чтобы тот…
Мечислав дрогнул. О том, что самые страшные пытки в подземельях замка проходили при участии этого выродка в замке знали все вплоть до последнего поварёнка. Служки судачили, будто Богдан привёз Удо в качестве трофея, после нежданной победы над немецкой ордой, во много раз превышавшей числом объединенное воинство князей Варшавы и Нарочи. Поганое воинство дошло почти без сопротивления до самой столицы княжества Мазовецкого, и только волею подоспевшего князя оказалось остановлено – как века назад, когда пращур Богдана Справедливого, Мешко, вот так же рубал немчуру, как капусту, завоевывая Поморье.
Впрочем, история тёмная, как бы там ни было, князь привез Удо в Нарочь вскоре после появления там Мечислава, да так и оставил жить при замке, хотя где именно обретался молчаливый урод никто не знал, равно как и за какие преступления на родине подвергся отсечению обоих ушей. Он, словно жуткое привидение, появлялся из ниоткуда и пропадал в никуда. Повстречать его на улице считалось дурным предзнаменованием, а местные бабы пугали немчиком не в меру расшалившихся отпрысков. Но рядом с князем его никто никогда не видел. И вот теперь, – ужели ему это снится? И немчина свободно говорит по-польски, невольно щурясь от предстоящего удовольствия, видно, готовя особую пытку.
Сердце сжалось. И в тот же миг к губам прикоснулся кисловатый холод медного ковша.
– Пей! – гаркнул уродец. Мечислав покорно сделал глоток и захлебнулся, горло обожгло. – Пей, говорю, – невзирая на робкое противление лежащего на лавке юноши, Удо вылил ему в глотку всё содержимое ковша. Мечислав закашлялся, тщетно пытаясь сделать вдох. – Княже, сейчас он сможет говорить.
– Благодарю, Удо, садись. Я сам, – недолгое шебуршание, молодой человек понял, что князь сел подле. И едва скосил на него глаза, произнес негромко: – Теперь ты рыцарь, отрок.
Мечислав онемел от изумления и резко сел на лавке; голова закружилась,