Через много лет Магомед сказал своей жене Заре, которой он говорил то, что не мог сказать другим:
– Стыд – удивительное чувство. После всего, что было в моей жизни, мне больше всего стыдно за то, что мы перебили тогда пластинки этой учительницы.
Свободная женщина Востока. Весна 2010 года, понедельник, обед
Магомед остановил «ягуар» на пустой стоянке загородного ресторана на берегу Финского залива. В понедельник в это время года они были единственными посетителями.
– Рад тебя видеть, – поздоровался Магомед.
– Почему? – спросила Лейла. Она любила вопросами ставить людей в тупик и постоянно тренировалась в этом.
– Потому что ты не такая, как все. Потому что ты помнишь моего отца. Потому что мы друзья.
Теперь Лейла была известной журналисткой, редактором газеты, ведущей популярных программ и частью московского бомонда. Теперь Лейла называлась Лилией и носила русскую фамилию мужа. Ее отец заведовал кафедрой истории университета их родного города и дружил с отцом Магомеда, так что они с Лейлой были знакомы с раннего детства.
– Когда ты дашь мне большое интервью?
– Когда-нибудь потом.
Они улыбнулись. Магомед ни разу в жизни не дал интервью, не выступил со статьей. Даже участвуя в официальных мероприятиях и приемах, он избегал камер и любой необходимости высказываться.
– А хоть небольшое, но с фотографией на разворот?
– Я не такой фотогеничный, как Ахмед.
Они еще раз посмеялись. Это была старая история: в конце Первой войны Лейла с группой западных журналистов ездила по горным районам. Интервью Ахмеда не планировалось, его отряд должен был сопроводить группу по контролируемой территории. Но Ахмед не упустил возможность покрасоваться на камеру. Интервью получилось действительно хоть куда. «Что вы думаете о своем противнике?»
– Мне жалко этих ребят, – сказал Ахмед. – Когда меня убьют, я буду знать, за что я умираю, – Ахмед обвел рукой вершины сзади себя, – а за что умирают они?
Фотографии получились еще лучше. Могучий бородатый красавец с пулеметом на плече на фоне гор и водопадов до сих пор украшал фотовыставки Европы.
– Я плакал, когда смотрел, – сделал ему тогда выговор Магомед. – Это ты здорово сказал. Все же подумал бы, прежде чем свою морду с пулеметом светить на BBC.
Всё от того, что Ахмед был поэтом. Он пописывал стихи даже во время войны. Иногда, кстати, неплохие. Он поддался красоте момента, красоте гор, красоте женщин, бравших у него интервью. Когда эти «ребята», грязные, как черти, с запекшейся под ногтями кровью, второй день без отдыха штурмовали здание завода, которое защищал их отряд, и у него кончились патроны, Ахмед испытал такое отчаяние, что если бы у него была атомная бомба, он без раздумий взорвал бы себя вместе с этими детишками и своим отрядом. Но