Встречные честно
и бестолково пытались понять его. Отчужденно
пурпур все лиловел и лиловел, выцветая на горизонте.
Вышли взрослые, развели окружавшую стайку
детей по домам. В домах загорались окна.
Одно за другим. Загорелись все. Стемнело.
Упала роса и запуталась в его космах.
Пришел ветер – поцеловал его в губы.
Пришла вода – ступни омыть ему, как старая Эвриклея,
но не узнала шрама и поспешила дальше – журчать по склону,
вниз, как свойственно всякой воде, стекая.
Жертвенник
Горелые стволы, окал камней и пламя
тем, кто прошли проклятыми полями.
Кто скажет: «Цикламен»?
Я вызываю «Цикламен»!
Я повторяю: «“Медь” в квадрат двенадцать!»
Немного – пять… ну, три минуты «меди»
в квадрат двенадцать… по дороге к «Габриэле»!
…туда, где догорает «Габриэла».
Кто ляжет и заснет в дороге к «Габриэле»?
Кто будет двигаться по гребню силуэтом?
Неуязвимый, словно ангел,
как ангел, продолжающий подъем, и только
просящий «золота» – прикрытья до вершины.
Еще немного и вдали отсюда
зарыдают.
Скверный правитель
Мы лицезрели тебя,
стоящего во весь рост в боевой колеснице.
Тогда стоял ты
(как ты хотел и как ты просил),
стоял ты против народа Арама.
Ты оставался с нами ради
поднятия боевого духа в сражении
при высотах Гилада.
Устали мы сильно тогда, но верили:
ты продолжаешь быть с нами,
ты – наш предводитель.
Издали ты был как живой.
Допустим, великим праведником ты не был
и сделал много «неугодного пред очами Господа», но,
в общем, ты был не из худших царей.
Прискорбно, что не сам ты, а те, кто достойней тебя,
о тебе оставили запись.
А это – свято. И это уже навсегда. Пропащее дело —
никаких апелляций.
И как ни «трудно быть мэром Иерусалима»,
несравненно труднее
быть государем Шомрона.
Особенно в те времена, когда делятся все
на праведников и злодеев.
А когда ты взял из Сидона
(по политическим, ясное дело, соображениям)
дочь Этбаала, красивую и жестокую стерву,
то окончательно спутал дела в Шомроне,
поскольку с приданым твоей дражайшей супруги
в ход пошли привозные
(в придачу к местным, которых и так хватало),
в ход пошли привозные баалы, иноземные, совсем уж
мерзкие боги.
Понятно, тебе это было поставлено в счет…
Но твои покаяния обошлись нам дороже твоих
прегрешений:
ночь за ночью
ты слонялся один. И в ответ на твои вздохи раскаянья —
молчание.
И оно, молчание, нам слышалось вздохом.
В