случайный прохожий.
…в холода наши перья в каналы вмерзали.
Я говорил:
голосу не поместиться
в теплом черепа зале —
Я
говорил:
не латунь,
но металл благородный вывозится в теплые страны.
В горлах.
Контрабанда.
В
связках гамм.
Кто сказал,
что высокая речь невозможного ныне чекана,
что и в тундре она
чистоган!
и
не стоит подарка,
и
каждому
по деньгам.
…шел Иосиф
на белом стихе
– словно ангел прокаркал —
так естественно,
что непохоже.
В обугленном парке
дрова отгоревших деревьев.
Зима.
Я описывал зиму,
свернувшись,
совсем как зародыш,
в ее чреве.
…Телец еще был вверх ногами,
он плавал в эфире.
Рога его,
будто бы мамонта бивни, или другого урода —
дикари торговали ученым, добравшимся вброд до Сибири.
(Впрочем,
эта Земля еще плоская,
как есть сама,
паче,
даже родившись,
ее не застал я открытой…)
Зима:
…я описывал зиму.
Но бросил.
Написал «Разрушение сада».
Сам был плод,
в кожуру помещаясь.
Быть может,
как надо,
ядовитым был плод,
раз его не заметил
Иосиф
и корней не извлек.
Боже мой, Боже!
Как скользко идти ему, бедному, по льду.
Рот любимой моей извивался от яда.
Я учился, и я научился
терпеть ее боль
до
того,
что припомнил себя обитателем этого Сада:
…яблоко
было в руке у любимой.
Сметенные тени всех этих
тоже бывших деревьев Эдема
стояли,
и снег в волосах их не таял.
Вот как было зимою.
Задолго до наших соцветий.
Телец, словно падаль, лежал на боку в плоскогорьях Китая.
Упражнения
в пении мимо
и есть пантомима.
У любимой моей
– яблоко —
было в руке у любимой.
Сердцевину ел змей.
Я:
мои расползлись насекомые ноты.
Так стояла она средь одетых,
что
ты…
О, любовь моя, кто ты,
если плод устыдился ладони твоей наготы?!
Пантомима:
свидетели – мимо.
Все свидетели немы.
Только слепой и поет.
Тень плыла по лицу у любимой,
когда я гляделся в нее!
…За рамою зеркала стены.
И,
может статься
смысл имеют ужимки
в лоб
перед пустою стеной.
Сумасшедший