Зверей, ревущих во лесах,
Сухих травинок в волосах
И ссадины на нежной коже.
В полудни на земле лежу,
Как свежевыловленый омуль,
Колени тонкие кажу
И живота глубокий омут.
И так деревьям я гадка,
Личинка блеклая, бессильная,
Прикрытая тряпицей синею
До червоточины пупка.
Я вчера на кладбище ходила,
Восковым веночком любовалась,
Взглядом по воротам проводила,
Разве только на ночь не осталась.
Нам куда ж от кладбища деваться?
Напроситься с милым погулять,
За крестом железным целоваться,
Принужденно плечи оголять,
Впалой кошкою вжиматься в тело,
Как стакан, в минуту опустеть —
Чтобы равновесье налетело
Бурей, как пристало налететь.
Слоем пыли, не упоеньем духа,
Жира тонкой пленкою, золотистой
Ты, любовь, в квартире расположилась,
Разлеглась, разъелась, выкатив брюхо.
Ты, тетрадь, уныла, – плохой соложник.
Разве что ладонь на тебя положишь,
Чтоб глядеть в прозрачные донья страсти
Хоть от всей души, но уже с балкона.
Балкон при мне как садик монастырский.
Сказала бы «альков», но не таков.
С него могла до облаков —
И деревенькою сибирской:
Чего б исхитить на корысть
И как баранку дома грызть?
Балкон при мне как садик мелкий
С целебной травкою прищепок,
С вареньем, тазом и бельем.
В его ущелье мы вдвоем
Среди подветренных рубах.
Раздвинуть их и зренье сузить,
Чтобы – подзорная труба:
Тебя увидеть и унизить.
Зря тебя я в парк уговорила,
Знала бы – отправилась одна,
Хоть у пруда сердце разморило
Над бутылкою грузинского вина,
Потому что в парке есть Венерка
С мелким на ладони голубком,
С лисьим личиком, с двуострым подбородком.
К ней бы я отправилась тайком.
Встала, выгнулась, простерла пясти,
Выясняла бы до поздней ночи,
У кого из нас побольше власти,
Кто белей, милей и крутобоче.
Все, что мило мне, все, что нежно —
Полминуты, когда над рекой,
Как в бутылке, в вагоне метро
Пролетела – и вот уже нету.
Мне правда дольшая и не была нужна.
И мыльные, обласканные очи,
Как руки под воду – в залистанный журнал.
И под землей кротом вернуся к вечной ночи.
С утра синели васильки.
Как дуло, взгляд на них наставлю,
Пускай седеют на глазах.
Весь цвет вопью – и облизнуся.
Невольно утирая рот,
Справляю им сороковины.
Одни густые сердцевины
Зрачок голодный не берет.
Так, что ли, буду в зеркалах
Своим ущербом тешить зренье,
Глядеть, раздевшись догола,
На