Дни, как чёрная речная вода, протекали за днями. Опостылевшую до чёртиков люльку, из которой Юрка, наконец, спустился на землю, кому-то отдали или продали, и качать теперь стало некого.
Расцвела всем на удивление сестра Машенька. Она уже работала кассиром в поселковом кинотеатре. Я очень гордился, когда на зависть приятелям в любое время проходил в кино бесплатно и по их просьбе после начала фильма открывал двери на выходе. Без лишнего шума ребята мгновенно рассасывались между зрителями и ловили свой кайф.
В восемнадцать лет Маша влюбилась в старшину – сверхсрочника Александра. Родом он был из Ворошиловграда. Потомственный казак переквалифицировался и стал танкистом. Балагур и весельчак, он удивительно быстро создавал вокруг себя атмосферу праздничную и лёгкую, а за словом в карман не лез. Мать он покорил тонким остроумием, отца – разговорами об армии, меня – анекдотами. Какими чарами он околдовал сестрицу, Маша не рассказывала. Но мы и так догадывались, потому что кроме общительного характера Саша обладал и неотразимой внешностью.
Свадьбу справили по-семейному скромно. Но был приглашён со своей женой и неразлучной гармонью Иван Алексеевич Пугаев, их общий знакомый сталевар Охрименко, – вот и все гости.
После свадьбы Маша ушла жить на казённую квартиру, а через год молодая чета укатила в бухту Провидения – самую удалённую точку страны на востоке. Поехали, как говорили соседи, «за длинным рублём».
Отец попрежнему работал в мартеновском цехе на завалочной машине. Я побывал у него на работе, и он показал мне место под плавильной печью, где во время войны удавалось поспать три – четыре часа между сменами. Дома он разговаривал редко и только по делу, горькую пил по праздникам и в получку, но уж если шлея попадала под хвост, то загуливал на три дня кряду. И тогда его словно прорывало. Говорил без умолку, ругался, не стесняясь в выражениях, сыпал обвинения направо и налево в пьяном бреду, и в этом потоке словоизвержений невозможно было понять, где правда, а где ложь.
Чтобы как-то охладить его пыл, я его связывал, и он безропотно подчинялся. И только будучи уже спеленатым, возмущался и обзывал нас фашистами.
Наутро отец трезвел, виновато прятал глаза и снова шёл на работу, задумчивый и молчаливый.
В шестом классе произошли два знаменательных события, повлиявших на мою судьбу. Одно из них позорное, о котором я признаюсь впервые. Дело в том, что, продолжая читать запоем, я всё чаще стал посещать книжные магазины и приобретать дефицитные издания. Денег, конечно, не хватало, и однажды, увидев на прилавке «Тысячу и одну ночь», я спёр с верёвки чьи-то кальсоны и нижнюю рубаху и загнал их на