Появился офицер с ручным металлодетектором. Лицо у него было какое-то детское. Он назвал фамилию, и пожилая пара встала со скамьи. Офицер несколько раз взмахнул детектором, открыл бордовую дверь с надписью: «Комната для посещений № 1» и захлопнул ее за их спинами. В комнату для посещений № 2 он отправил мужчину с пакетом нижнего белья.
Всего таких комнат было три, и когда прозвучала третья фамилия, и поднялась женщина с детьми, я пришел в смятение. Но вскоре офицер снова открыл вторую комнату, выпустил мужчину без пакета и объявил: «Найт».
Я бродил взад-вперед, довольный, что у меня не отобрали маленький блокнот и ручку, спрятанные в кармане. Знак на двери предупреждал, что, если вы покинули комнату по какой-либо причине, возвращаться обратно вам запрещено. Я вошел внутрь, дверь за моей спиной захлопнулась, и меня пробила нервная дрожь. Когда глаза привыкли к приглушенному свету, я увидел там, в глубине маленькой камеры, за панелью из толстого пластика, сидящего на стуле Кристофера Найта.
Пожалуй, никогда в своей жизни еще я не встречал человека, который был бы настолько не рад меня видеть. Он даже глаз не поднял. Я сел напротив, на стул с черным деревянным сиденьем, и положил блокнот на жестяной столик, привинченный к стене под пластиковой панелью. Найт будто и не заметил моего присутствия. Он неподвижно смотрел куда-то мне за плечо. Застиранная зеленая тюремная униформа явно была ему велика.
На стене висела черная телефонная трубка, и я снял ее. Он взял такую же со своей стороны – первое движение, сделанное при мне. Сначала в трубке прозвучало записанное предупреждение о том, что разговор может прослушиваться, затем линия открылась.
Я заговорил первым:
– Приятно познакомиться, Крис.
Он не отвечал. Просто сидел с каменным лицом, лысеющая голова светилась, подобно снежной вершине, под флуоресцентными лампами, а борода – его «тюремный календарь» возрастом сто сорок дней – вилась во все стороны, отливая бронзовым и рыжим. Местами виднелась седина. На нем были другие очки, в металлической оправе – не те, что он носил в лесу. Широкий лоб и борода делали лицо треугольным, придавая ему сходство с предупреждающим дорожным знаком. Кристофер Найт был худым, немного похожим на Льва Толстого.
Единственное фото Найта, которое я видел прежде, – его тюремный снимок. На нем он чисто выбрит и слегка нахмурен, в старых громоздких очках, глаза за которыми – прикрыты и грустны, в них прячется пережитая усталость и травма ареста. Человек, сидящий передо мной, не был приветлив, но в нем чувствовались энергия и живость. Возможно, он и не смотрел на меня, но точно наблюдал за происходящим. Я понятия не имел, скажет ли он вообще что-нибудь.
В письмах Найт часто повторял, что молчание –