– Тогда я пошел, – решил Коньков. Он поднялся со стула и направился к двери.
Капитан во все глаза наблюдал за ним.
– А вы проследите, нет ли за мной хвоста. Могу я надеяться на органы?
– Можете, – обещал капитан, вжимая до отказа электрическую кнопку сбоку стола. И в ту же секунду в кабинет вошли два сержанта в пятнистой форме.
– Отведите на прежнее место. Он нам еще пригодиться.
Коньков улыбался.
Едва арестованного увели, Сковородкин позвонил в медсанчасть и стал говорить с главным врачом об услышанном.
– Так и сказал, что заговор. Будут, говорит, жить вечно?
– Можно подумать, что это признаки шизофрении, – произнес доктор. – И если бы не заключение уважаемых коллег, я бы в это поверил.
– Наше дело простое – держать и не пущать, – усмехнулся в трубку Сковородкин.
– Вот именно, – согласился с ним доктор.
Он был прав. Экспертизу Паша прошел, признан психически здоровым, остальное никого не колышет.
– Действительно, бредни. Стандартный «наезд» на администрацию, – бубнил Сковородкин. – Они там ржут сейчас в камере – для них же это кино.
Возможно, в камере действительно стоял бы хохот, если бы Паша пришел и стал рассказывать про то, как у «кума» от услышанного полезли на лоб глаза, когда тот услышал про «государственный заговор с целью свержения существующего режима». Вместо этого Коньков, едва ступив за порог, тут же опустился на корточки и молча стал всматриваться в пол. И вскоре излазил его вдоль и поперек, что даже под кроватями не осталось мест, где бы он ни успел побывать.
Сокамерники смекнули, что дело худо, – скоро ночь, но нет никакой гарантии, что к утру все проснуться в добром здравии. И принялись стучать в дверь. И когда она наконец открылась, указали на Пашу – тот лежал на полу, поджав ноги. Из-под кровати смотрела лишь его спина.
– Уберите его отсюда! – многоголосо требовала камера. – Иначе к утру у нас будет труп. Или два.
Контролеры обещали доложить начальству. Однако ни в этот день, ни в следующий Пашу от них не перевели. К слову сказать, тот никого не тревожил. Просто перестал спать на кровати. Теперь он лежал на полу, выползая лишь для того, чтобы, употребив тюремную пайку, снова скрыться от людских глаз.
Камера понимала это по-разному. Одни про себя удивлялись: как это можно было живого человека пристрелить ни за что ни про что. Другие улыбались, полагая, что так им и надо, ментам, чтобы впредь знали, куда лезут. Третьи думали о своем. Им бы на свободу и больше не попадаться на милицейский крючок. А уж бросят ли они свое мастерство – на то воля божья.
Два мужика,