В ту ночь она, как часто у нее бывало, находилась в депрессии. Не удивляйтесь, Ева никогда не была несчастна. На самом деле, – даже если она сама того не подозревала, – депрессия была лишь частью ее умения чувствовать. Девушка настраивалась на нужную волну, впихивая себе в голову разносортную дурость, собирала вокруг нагого тела необходимую атмосферу и, проникаясь ею, начинала плакать, то от грусти, то от счастья.
Как она сама потом скажет, ее музыка почти всегда депрессивная. Это ее флора и фауна. Так и той ночью, с шестого на седьмое октября, спустя полтора часа после знакомства с Фрэнком.
В то же время, по другую сторону безымянной реки, на улице Винодельщиков, в доме под номером тридцать четыре, где жил Фрэнк, царила совсем иная атмосфера. Если над домом Евы стояли хмурые тучи, проливающие дождь, который съедал девушку, как сахарную вату, то над домом Фрэнка палило жгучее солнце, миражами образовывая вокруг его обитель сферу восхищения. Другими словами, в то время, как Ева получала наслаждение слезами, отрываясь от мира сего, Фрэнк делал то же самое, но при помощи взрывных выплесков накопившихся эмоций.
Нет. На самом деле он был спокойным парнем. Пока не выпьет. Стоило ему пригубить, как в нем загоралась адская машина, сворачивающая жилы в гигантскую паутину, что путала в себе все насущные проблемы, пропуская только лишь впечатления, возносившиеся в душевный подъем. Сам же он называл себя неудачником, отчего, собственно, и пил. И курил. Я же считаю его самым обычным человеком. За что люблю, спросите меня вы? Во Фрэнке необычайно, для простых смертных, скрещивались умения чувствовать, переживать и при этом улыбаться и даже смеяться. Как будто всё это движется рядом с ним раздельными параллельными путями. За это и люблю.
Всем нам может показаться, что Фрэнк и Ева совершенно разные люди, они не схожи ни в чем, у них нет общего. Мол, нет ничего такого, что сковало бы их цепью в виде дружбы. Но если бы вы были мной, посмотрели моими глазами, то разглядели бы кое-что удивительное. Кое-что такое, что втянуло меня в эту судьботворную игру.
Несмотря на расстояние, на сравнительно недолгий разговор и на разное восприятие ночи, на двоих у них было одно сердцебиение и даже дыхание.
Вся мостовая, брусчаткой выложенная вдоль многоэтажек на улице Луговой, превратилась в поток из дождевых осадков, выпавших той ночью двойной месячной нормой. Сильнейший ливень поливал весь Цайтгарденбург, начиная с бедных окраин левой части города и заканчивая зажиточными районами правой. Под стихию попали все. В том числе и я, ехавший на тот момент к дому