Шел тридцать четвертый день. Тридцать четыре дня я живу в этом городе – и ни на йоту не приблизилась к выходу из города. Я уныло брела по мосту. Революция давала плоды, правда, они были горькими и несъедобными. На душе было мерзко и грустно. Неужели я всю жизнь буду бродить по этим туннелям и мосту, топтаться на пятачке, хлопать дверью? Хотя о чем это я, хлопать дверью уже не надо было. Горожане отказывались работать, ели прямо в амбаре, грабили замок, в общем, вели себя по-свински. Неожиданно я услышала деликатное «кх». Я обернулась.
– Ungeheuer,4 – растерянно сказала я.
– Ja! – радостно взревело одно из чудовищ и замотало головой. – Nein. Wir sind keine Monster.5
– Так монстр или не монстр?
– А ти совьецкая? – уточнил монстр. Хотя какой он монстр, просто обросший мужик. Понятно, Грема приняла этих двух неандертальцев за чудовищ. Это не удивительно. Они обросли до такой степени, что видны были только глаза. Одеты они были в какие-то рубища, кожаные ленты оплетали их тела. У одного в руках был топор, а у другого что-то вроде кирки. Вылитые чудовища. Но это я отвлеклась. О чем это он лопочет?
– Нет, я не советская, в смысле я не из СССР. Я из России. Russland.
Мужчина растерянно смотрел на меня. Видимо, в городе живет он давно.
– СССР больше нет, – пояснила я.
– DDR?
– Тоже нет, Берлинская стена рухнула, советский режим пал, – зря я это сказала.
– Warum? – чуть не плача спросил мужик. Я даже не знала, что ему ответить. Когда распался СССР, мне было лет десять, в школе же больше говорили про путч да расстрел Белого дома. Наверное, какой-то одной причины гибели империи нет. Здесь комплекс причин. И межнациональные конфликты, и прилизанные СМИ, и кризис экономики, а еще я вспомнила строчку из песни: «им нечего больше хотеть». Но не могу же я все это выплеснуть на беднягу. Даже не знаю, что ему сказать. Вон как он убивается.
– Wenn? – задал следующий вопрос мужик, придя в себя.
– Лет пятнадцать-шестнадцать назад. Sechzehn. Меня зовут Кира, – представилась я, заодно сменю тему разговора.
– Ульрих.
– А как вашего спутника зовут? – я кивнула головой в сторону обросшего блондина. Ульрих пожал плечами. Я спросила блондина, как его зовут, он улыбнулся и закурлыкал.
– На каком языке он говорит? – спросила я.
– Ich weiß nicht.
Я попыталась выяснить, как зовут блондина, самым примитивным способом. Сначала показала на себя и сказала: «Кира», а затем ткнула пальцем в сторону блондина. Не скажу, что мои изыскания не принесли успеха, блондин что-то курлыкал, но произнести это я не смогу. Хотя могу попробовать.
– Догрлбы, дограрлаб, дарлаграл…
– До, га, ла, – прервал мои мучения Ульрих.
– А как ты его зовешь?
Мой вопрос поставил в тупик Ульриха. Он никак не называл блондина.
– Но ведь нужно как-то его называть. А сколько лет ты его знаешь? –