– Все в порядке, папаша, – сказал Кейз. – Но тебе надо подтянуться. У нас сейчас тут будет свадьба: мистер Уилтшир намерен сочетаться браком.
Старик осведомился, с кем именно.
– С Юмой, – сказал Кейз.
– С Юмой? – воскликнул капитан. – Для чего ему понадобилась Юма? Он же приехал сюда для поправки здоровья? На черта ему Юма?
– Захлопнись, папаша, – сказал Кейз. – Не тебе ведь на ней жениться. И, насколько мне известно, ты ей не крестный отец и не крестная мать. Как я понимаю, мистер Уилтшир сам знает, что ему надо.
И, попросив извинить его – ему, дескать, надо пойти похлопотать насчет свадьбы, – он оставил меня вдвоем с этим несчастным старым подонком, который был его партнером, а честнее говоря, его жертвой. И лавка и товары принадлежали Рэндоллу. Кейз и негр были при нем просто паразитами; они так же, как эти мухи; прилепились к нему и пили из него кровь, но он этого не понимал. В сущности, я не могу сказать ничего дурного о Билли Рэндолле – просто он вызывал омерзение, и время, проведенное в его обществе, вспоминается мне, как страшный сон.
В комнате было нестерпимо жарко, душно и черно от мух; дом был маленький, грязный, с низким потолком, стоял на скверном месте, на краю поселка, у самой опушки леса, который преграждал доступ ветру. Его обитатели спали прямо на полу; тут же на полу валялась кухонная утварь и посуда. Ни стола, ни стула в комнате не было. Рэндолл, напиваясь, становился буйным и разносил все в щепы. И вот я тоже сидел на полу и принимал угощение, которое подавала жена Кейза, и так провел весь день в обществе этого человеческого обломка, а тот старался занимать меня разными заплесневелыми грязными шуточками и такими же заплесневелыми длиннющими анекдотами и вовсе не замечал, как мне от всего этого тошно, а сам то и дело радостно заливался сиплым смехом, слушая самого себя. И все время, не переставая, сосал джин. Порой он засыпал, потом просыпался, принимался хныкать и поеживаться и снова спрашивал меня, почему я хочу жениться на Юме. «Держись, дружище, – твердил я себе весь день, – как бы тебе не превратиться на старости в такую же вот развалину».
Было, вероятно, уже часа четыре пополудни, когда задняя дверь неслышно приотворилась, и в комнату вползла – ей-богу, казалось, что она ползет на брюхе, – старая туземка весьма странного вида, с головы до пят закутанная в какую-то черную тряпку. В волосах ее серели седые пряди, а на лице я заметил татуировку, что необычно для здешних островитянок. У нее были огромные, блестящие, совсем безумные глаза. Взгляд их был прикован ко мне в немом и неистовом обожании, малость, как показалось мне, наигранном. Я не услышал от нее ничего членораздельного, она только причмокивала языком, бормотала что-то и напевала себе под нос, словно дитя при виде рождественского пудинга. Старуха проползла через всю комнату, не отклоняясь, прямо ко мне и, достигнув своей цели,