Геннадий сел на табурет, зачерпнул ложкой подозрительное месиво.
– Ты забыл помолиться, сынок, – озадаченно молвил отец.
Геннадий молча встал, широко перекрестил стол:
– Благослови, Господи, ясти и питии рабом Своим, яко свят еси и преблагословенен во веки веков, аминь.
– Аминь, – эхом отозвался Валентин Николаевич, уселся напротив сына.
– Тут батя, дело к тебе есть, – заговорил Геннадий с набитым ртом; он уже изрядно обжег себе небо и язык, но почти не обращал внимания на резкую боль.
Что касается вкусовых качеств отцовского угощения, то Мокеев-младший их просто не разбирал.
– Что за дело?
– Дело на миллион фунтов стерлингов.
– Два миллиона долларов, – автоматически перевел Валентин Николаевич. – Это хорошие деньги, сынок.
– Да, батя. Очень даже хорошие. И они могут стать моими. С твоей помощью.
– Но ты же монах, – с сомнением начал было экс-дипломат.
Геннадий раздраженно звякнул ложкой о тарелку:
– А кто сказал, что монах не может грамотно, с толком распорядиться деньгами? У Сергия Радонежского, Кирилла Белозерского подчас скапливались огромные суммы пожертвований. И при этом они оставались аскетами высшей пробы. И воздвигали на Руси храмы да монастыри, школы и больницы.
Геннадий помолчал, успокоился.
– Я тоже не гудеть на этот миллион фунтов собираюсь. Я, батя, хочу стать епископом.
– За деньги? – ужаснулся Мокеев-старший.
– Да Бог с тобой! Нет конечно. Тут механизм несколько иной.
– Молод ты больно…
– Верно, – охотно согласился настоятель храма Ильи Пророка. – По сложившейся веками церковной традиции в епископы не хиротонисают раньше, чем в тридцать три года. Ну, ты понимаешь, возраст Христа.
– Тебе только двадцать шесть.
– Угу. Двадцать шесть. Но! – Геннадий многозначительно поднял указательный палец. – Было в нашей истории одно исключение из правила. Будущего патриарха Тихона сделали епископом в тридцать два. И, как говорится, никто об этом впоследствии не пожалел. Таким образом, создан прецедент. И я вполне реально могу стать епископом в двадцать восемь – двадцать девять лет. Ну, или к тридцати.
– И установить абсолютный рекорд, – невесело усмехнулся Валентин Николаевич.
– Ну что за формулировки, батя! Уши вянут. Просто времена сейчас сокращаются, как о том пророчески сказано в Писании. То бишь ускоряется жизнь. Это объективная реальность, батя.
Мокеев-старший смотрел, как сын за обе щеки уплетает несъедобную стряпню; сам он, в отличие от Геннадия, оказался не в состоянии доесть собственное жарево и утешался мыслью о куске сервелата, припрятанном в недрах холодильника. Потом, ночью, когда сын уснет, можно будет наделать бутербродов. Кажется, по-церковному этот грех называется тайноядением.
– Что, неужели съедобно? – робко спросил он, глядя, как Геннадий кусочком хлеба насухо вытирает тарелку.
– Отменно.