Француз ушел, сбегать он вроде бы уже не собирался, нужно было возвращаться в аэропорт: за машиной. Пока туда-сюда, времени прошло немало, близился вечер. Рауль, нашаривая рукой в кармане деньги, начал подумывать о том, чтобы завалиться в какой-нибудь клуб, какую-нибудь, как принято говорить в Перу, дискотеку, где можно, имея деньги, очень приятно провести время. К тому же все буквально кричало о том, что эти пять тысяч – не последние. А ведь у Рауля оставалась еще и часть от тех двух тысяч шестисот, которые ему дал верзила! Да он богач! С такими деньжищами можно такой кутеж замутить!
Увы, но эти приятные размышления были прерваны не очень-то приятным звонком. Звонил, разумеется, верзила. Требовал, чтобы Рауль все бросил и немедленно явился: мол, дело есть. Спрашивать, какое дело, Рауль, перед верзилой откровенно тушевавшийся, не стал, но тот и сам объяснил без всякой деликатности: «Чули куклу слепил. „Француз“, конечно, та еще сволочь – да ты и сам уже это понял, – но в одном он прав: можно попробовать с куклой. Даже нужно. Так что давай, двигай сюда, нам снова твоя кровь нужна. Не поверишь, но та стухла. Шевелись!»
«Та» – это, понятно, та, которую Рауль уже сдавал. Как она могла «стухнуть», было непостижимо, но сама мысль о том, что его кровь стухла, очень напугала Рауля. К тому же он, до этого дня собственного мнения насчет «француза» не имевший, именно в тот день проникся к нему симпатией. Точнее, «француз» показался ему человечнее и более вменяемым: на фоне откровенно жуткого верзилы и отвратительного «хромого», какового «хромого», как выяснилось, еще и звали на собачий лад!33 Или как последыша34, что симпатий тоже не добавляло. Нет, ну в самом деле: разве это человеческое имя – Чули? И все же страх страхом, но деваться было некуда: пришлось ехать к верзиле.
Там повторилась процедура забора крови из вены, после чего Раулю показали куклу. Слепленную из глины и еще сырую. Омерзительную до оторопи.