– Я не разведчик, – Женя стал расстегивать ядовито-синюю госпитальную куртку, – я артиллерист.
– Жаль, – не отводила взгляда Феликсовна. – С вашей наблюдательностью вам цены бы не было в разведке… Кстати, вы не обидитесь, если мы вас ремнями привяжем? Мало ли что…
– Привязывайте, чего уж там, – кряхтел Женька, укладываясь на стол и стесняясь своей наготы. – Надеюсь, после операции отвяжете?
– Посмотрим на ваше поведение. – Васильев не заметил веселую искру в глазах Феликсовны.
– Ну, что, артиллерист? Пли? – услышал он над собой стартовую фразу хирурга и вздрогнул от укуса шприца с обезболивающим…
– Терпишь? – спросил врач, кромсая Женькину плоть.
– Терплю, – цедил сквозь зубы Васильев, стараясь продемонстрировать Феликсовне свое мужество.
– Не ври, капитан, – утирая трудовой пот, выдохнул хирург. – Мы в тебе давно ковыряемся. Заморозка должна уже отходить… Ольга Феликсовна, воткни ему еще порцию. – И звякнул об миску вынутым из Женьки осколком.
– Вот спасибо за заботу, – кряхтел Васильев, кусая усы. – Осколки-то хоть на память отдадите?
– Все твои будут, – веселился хирург, запуская в развороченную ногу блестящую железяку.
– Не даром, конечно, отдадим, – вмешалась Феликсовна. – Мы вам – осколки, а вы нам – свою трость.
– Понравилась? – задыхался от боли Женька.
– Очень уж живописная палка… Где вы только такую корягу нашли? – При этих словах Феликсовны медсестры хмыкнули.
– Нужда заставит, не то что корягу – метлу со ступой найдешь, – грыз губы Васильев. – Но я так понимаю, что с этого стола не своим ходом в палату пойду. Так что палочка мне еще пригодится.
– А мы вам нашу фирменную дадим. У нас есть запас…
Но Женька не уловил смысла. В ушах зазвенело. Язык отяжелел и невкусно заполнил рот. «Только бы не заматериться», – подумал перед тем, как рухнуть в темную яму обморока…
Выздоравливающий Васильев пока еще не мог обойтись без своей коряги и, опираясь на нее, бродил перед бараком хирургического отделения, переговариваясь с ранеными и покуривая сырые сигареты «Ростов».
Май царствовал в природе.
Солнце приземлилось на аэродроме, невидимом для Женьки, но слышимом из-за стрекота вертолетов, и сумерки незаметно, как опьянение, стали заполнять организм госпиталя. Подходило время ужина. Васильев думал об Ольге Феликсовне, которая сегодня кого-то подменяла на дежурстве и сейчас сидела у телефона, читая толстую книгу под настольной лампой, не обращая внимания на шаркающих черными казенными тапочками солдат и офицеров.
– Что это вы за литературные вершины штурмуете? – попытался подъехать к ней Женя. – Может, мне почитать дадите?
Но Феликсовна, закаленная гусарскими наскоками многочисленных кавалеров из раненых, равнодушно отбила выпад:
– Вам неинтересно будет. Тут о пушках ничего нет. – Вздохнула и все-таки призналась: – Дэвид Вейс, «Возвышенное и земное»,