Жены и дочери. Элизабет Гаскелл

этот теплый и тихий летний полдень она принялась за дело, сидя у открытого окна и мечтательно поглядывая на сад и лес, колышущиеся в жарком полуденном мареве. В особняке царила такая звенящая тишина, что можно было вообразить, будто он вдруг перенесся на край света, и лишь громкое жужжание синих мух, бьющихся о стекло на лестничной клетке, нарушало домашний покой. А снаружи, на цветочных клумбах под окном, едва слышно гудели пчелы. Далекие голоса, доносившиеся с лугов, на которых косили траву – аромат ее, столь разительно отличавшийся от запаха роз и жимолости по соседству, приносили порывы легкого ветерка, – веселые и неразборчивые, лишь подчеркивали глубину царящего вокруг умиротворения. Молли отложила в сторону перо – рука у нее устала, поскольку ей еще никогда не доводилось писать так много и долго, – и лениво разучивала наизусть полюбившиеся ей строки.

      – «Я спросил у ветра, и лишь привычный одинокий стон его был мне ответом», – шептала она про себя, не замечая, что слова утратили свой первоначальный смысл от механического повторения.

      И вдруг раздался стук закрывающихся ворот, по гравию заскрежетали колеса, а на подъездной дорожке послышался стук копыт. По дому раскатился чей-то громкий радостный голос, неожиданно сильный и звонкий, и в раскрытые окна ворвалось гулкое эхо, разлетаясь по холлу, коридорам и лестнице. Холл внизу был выложен ромбовидной черно-белой мраморной плиткой; низкая широкая лестница, короткими пролетами огибавшая его до самого верха, так что оттуда был хорошо виден весь мраморный пол, оставалась непокрытой и не имела ковра. Сквайр слишком гордился плотно подогнанными дубовыми досками, чтобы безо всякой на то необходимости покрывать их ковровой дорожкой, не говоря уже о том, что наличных денег, требующихся для украшения внутреннего убранства дома, постоянно не хватало. И потому любой звук снизу разносился по огромному холлу и лестнице совершенно отчетливо. Молли услышала приветственный возглас сквайра «Кого я вижу! А вот и он!» и негромкий и печальный голос мадам, перемежаемый решительным и незнакомым тоном, который, как она догадалась, принадлежал Роджеру. Затем захлопали двери, и гул отдалился и стих вдали. Молли вновь принялась бездумно повторять:

      – «Я спросил у ветра, и лишь привычный одинокий стон его был мне ответом…»

      На этот раз она уже почти выучила стихотворение наизусть, как вдруг услышала, что в свою гостиную, располагавшуюся по соседству со спальней Молли, быстрым шагом вошла миссис Хэмли и безудержно разрыдалась. Молли была еще слишком юна, чтобы руководствоваться соображениями, которые помешали бы ей немедленно предложить то утешение, на какое она была способна. В мгновение ока девушка оказалась на коленях у ног миссис Хэмли и, взяв ладошки бедной леди в свои, стала покрывать их поцелуями, невнятно лепеча что-то ласковое и успокоительное. Сколь бы бессмысленными ни казались эти слова, в них звучало искреннее сочувствие и неизбывная печаль, и они благотворно подействовали на миссис Хэмли. Она взяла себя