– Меня не волнует, что тебе лучше, а что – хуже! Меня волнует одно: чтобы ты прекратил вякать и начинал работу. А больше ничего мы слышать не желаем.
Вот так мне и подсунули чужие Предметы для наведения глянца по случаю грядущего смотра. Вообще-то, прикасаться к чужому предмету рождения само по себе считалось делом неблаговидным – уж очень это личная вещь, чего ж лезть-то, нехорошо как-то… А тут меня усадили за стол, сунули политуру-полироль и заставили драить принадлежавший Дювиту деревянный упор для двери (чтобы, значит, та не хлопала), который скрипучим голосом представился мне: «Мюриель Бинтон»; складной карманный метр, он же Джулюус Джон Миддлтон (это у Станли); и напоследок – Муркусову медаль с маркировкой «За отвагу» на желто-красной ленточке, которая (в отличие от дверного упора и карманного метра и несмотря на весь свой блеск и лоск) представлялась мне какой-то забитой, замкнутой и бесхарактерной вещью. Ее немота меня не просто настораживала, а даже пугала. От близости вещи, которая не издает ни звука, меня не покидало чувство, будто меня заставили касаться безжизненного тела. А продержали меня там до самого подхода поезда. Его неистовый гудок, как обычно, поверг всех и каждого в состояние крайнего замешательства.
– Как мы считаем, – поинтересовался Муркус, – может, отпустим мальца на сегодня?
Дювит соизволил изъять у меня свой дверной упор и задумчиво погрузил его во внутренний карман пиджака, где тот обычно и коротал свои дни. В свою очередь, Станли цапнул свой метр и клацнул им пару раз, проверяя на «зиг» туда и «заг» обратно.
– Благодарю тебя, Клод, хорошая работа, – кивнул он, возвращаясь к прерванному занятию: в руках у него, видите ли, была книга.
– Ладно уж, закругляйся, – разрешил Муркус, – пока я не передумал. Стой, а где твое «спасибо»?
– Спасибо, – промямлил я.
– «Спасибо вам, мистер Муркус», – подсказал он.
– Да брось ты уже, Муркус, не утруждай себя, – махнул рукой Станли, – в конце концов, благословение от нас за свой труд он уже получил. Так что пусть уж Клодохлик проваливает. Хочется, знаешь ли, тишины и покоя.
– Да, чуть не забыл, – хлопнул себя по лбу Муркус, – пока ты не успел унести отсюда ноги: карлик наказал мне лично передать тебе… – Тут он нехорошо осклабился. – Так, сущая безделица, даже вспоминать неловко… Так вот, завтра у тебя Сидение.
– Как Сидение, ты уверен?!
– Как было объявлено, – пожал плечами он, – веник ты драный.
– Признайся, ты говоришь это лишь для того, чтобы больнее меня задеть?
– Да выметайся уже отсюда!
– Беги, Клод, беги, – вздохнул Станли, – и помни о Пайналиппи.
– Нет! – вскрикнул я, отчасти из-за предстоящего Сидения, отчасти из-за пинка – так Муркус выпроваживал меня из комнаты.
– Когда-нибудь я совершу убийство, Клод, имя жертвы ты знаешь, так вот, я буду совершать его с бо-о-ольшим наслаждением! – услышал я вослед.