В первую очередь связка кулак – батрак. Здесь он предстает как жесточайший эксплуататор, притом что, учитывая материальное положение деревни, цены на труд здесь не могли быть высокими. И уж будьте уверены, деревенский хозяин переплачивать не станет, да еще и обдурит при расчете.
А как строились отношения «крепкого мужика» с односельчанами? И здесь надо вспомнить еще одно явление, которое в свое время лежало в основе антисемитизма. Имя ему: ростовщичество. Во многих русских сказках интрига завязывается следующим образом: жил-был бедняк, и стало так, что нечем ему было кормить голодных детей. И пошел он к богатому соседу просить в долг хлеба. И сказал ему сосед…
Причем если в городах ростовщичество было денежным, то на селе кроме него существовало еще и натуральное ростовщичество. Вспомним хотя бы того помещика, который давал в долг картофельную ботву за отработку, – вот самый живой пример! Действительно, при таком количестве соседей-бедняков чем продавать хлеб, выгоднее пустить его в рост в собственной деревне. Плюс к тому прикупать у неимущих и сдавать потом им же в аренду землю, инвентарь, скот. А поскольку бедняков на селе, как мы уже выяснили, 75 %, то можно себе представить, каковы были условия этой аренды!
Вот это – качественно иное явление, особый класс сельского жителя, сельский эксплуататор, которого, в соответствии с принципами новой жизни, следовало уничтожить как класс (то есть заставить жить своим трудом – а не ликвидировать физически, как болтают наслушавшиеся «перестроечной» пропаганды журналисты). Ну, и к нему примыкает некоторое количество богатых крестьян, пользовавшихся наемным трудом, которых односельчане во время коллективизации иногда раскулачивали, а иногда оставляли в покое. Тут уже все зависело от личных счетов.
Однако надо учитывать еще один нюанс: отношение к общине.
Формально общину отменил еще Столыпин, но фактически она успешнейшим образом продолжала существовать (оттого, кстати, и коллективизация прошла относительно безболезненно, что объединяли не собственную землю, а наделы из общинной земли. Иначе рвануло бы так, что от державы лишь ошметки бы полетели). А вот кем был кулак? Точнее, не так: как отнесся бы кулак к Столыпинской реформе?
Да ухватился бы за нее обеими руками. В чьих интересах она, думаете, проводилась-то?
Кулак, деревенский хозяин капиталистического типа, просто обязан был стоять вне общины. Для крестьянина-общинника, для сельского «мира» он был не просто чужим, как помещик, – он был ренегатом. Ох, и до чего же сельское общество не любило «столыпинских» землевладельцев! И причина здесь не в зависти, как уверяет белогвардейская пропаганда, а все в том же инстинкте самосохранения.
Крестьяне с самого начала негативно относились к идее купли-продажи земли, поскольку очень хорошо понимали, что за этим последует. В крестьянских наказах 1905–1907 годов нет ни одного, который бы поддерживал Столыпинскую реформу.