– Итак, вы совсем поправились? Ваша рана в самом деле не болит больше?
– Нет, госпожа! О ней и говорить не стоило! Евгения сделала вид, что не заметила резкого тона его ответа, и продолжала так же доброжелательно:
– Я, разумеется, на другой же день знала от доктора, что опасности нет, а то мы позаботились бы об уходе за вами. Доктор уверил меня после вторичного визита к вам, что об опасности не может быть и речи, и господин Вильберг, посланный к вам вечером того рокового дня, подтвердил это.
При первых ее словах Ульрих поднял голову и пристально посмотрел на нее; угрюмое лицо его постепенно прояснилось, и голос смягчился, когда он сказал:
– Я не знал, что вы так заботились обо мне. Господин Вильберг не сказал мне, что вы послали его, я…
– Вы приняли бы его в таком случае любезнее! – добавила Евгения с легким упреком. – Он жаловался на вашу резкость в тот вечер, тогда как сам он принимал в вас большое участие и любезно вызвался доставить мне желаемое известие. Что вы имеете против господина Вильберга?
– Ничего! Только он играет на гитаре и сочиняет стихи.
Евгения невольно улыбнулась при этой несколько странной, но меткой характеристике молодого служащего.
– По-видимому, в ваших глазах это не является достоинством, – сказала она шутливо, – думаю, что вас едва ли можно было бы обвинить в подобных грехах, если бы вы занимали такое же положение в обществе, как господин Вильберг. Но оставим это. Я позвала вас не за тем. Я слышала… – Евгения в замешательстве играла веером. – Я слышала от господина директора, что вы отказались принять доказательство нашей благодарности, которое мы поручили передать вам.
– Да! – сурово ответил Ульрих.
– Я очень сожалею, что наше предложение или способ передачи его оскорбили вас. Господин Берков, – Евгения покраснела, произнося эту ложь, – хотел лично выразить вам свою и мою благодарность, но ему помешали, и он попросил господина директора исполнить это вместо него. Мне было бы очень неприятно, если бы вы усмотрели в этом неблагодарность или равнодушие с нашей стороны к человеку, который спас нам жизнь. Мы оба понимаем, чем обязаны вам, и надеюсь, что вы не откажетесь, если я попрошу вас, теперь, из моих рук…
Ульрих вздрогнул. Начало разговора подействовало на него смягчающим образом, но конец испортил все дело. Он побледнел, догадавшись, о чем пойдет речь, и резко прервал ее:
– Оставьте это! Если вы предлагаете мне такое, то я жалею, что не дал карете опрокинуться со всем ее содержимым.
Евгения отшатнулась при этом внезапном взрыве необузданной дикости, из-за которой все так боялись Ульриха Гартмана. Дочери барона Виндега никогда не приходилось слышать подобного тона и испытывать на себе такой взгляд, ведь она никогда еще не общалась