– Ром, ну для чего тебе быть богом?
– С чего ты взяла, что я на это претендую?
– Да так показалось… Знаешь, ты не можешь переделать этот мир, сделать его идеальным, чтобы он в точности соответствовал всем твоим представлениям о подлинном совершенстве. И пусть не богом, но ты можешь стать творцом. Ведь это практически одно и то же. Сотвори свой собственный мир на бумаге, в отдельно взятой редакции, в семье своей, наконец. Это возможно – сотворить собственную жизнь. Ты уже делаешь это, просто не хочешь увидеть и признать.
– Не то это все, ты просто не понимаешь…
– Куда уж мне!
«…Я не могу, я чертовски устал. От всего. И больше всего от ощущения своей собственной ничтожности. Мне часто кажется, что смерть желаннее, чем эта медленно разъедающая все мое существо коррозия несостоятельности и бессилия. Смерть – это акт, это поступок. В смерти есть потеря: жизни, человека, существования. Это прекращение чего-то, что было.
А ничтожество – это когда ничего не было, а должно было быть. Это вакуум, пустота, всегда свистящая в тебе, всегда холодящая спину. И что бы ты ни сделал, чего бы ни добился – все проваливается в эту черную дыру. Все время есть иллюзия того, что вот-вот дыра наполнится, конечно, не чередой мелких побед и никому не нужных малых достижений, а чем-то великим. Только грандиозная победа может заткнуть эту дыру навсегда! Вот поэтому я отказываюсь от малых побед: какой смысл, если они не приносят избавления, если не наполняют во мне ничего?.. Поэтому я жду большой победы как спасения, как награды за мои мучения.
Печально, что я не могу сотворить ее собственными руками, я вынужден просто ждать. Пытаться сотворить большую победу и проиграть – это поражение, от которого я никогда бы не оправился. Такую дыру мне бы никогда не удалось залатать. Поэтому я не могу рисковать, мне остается только верить, что кто-то когда-нибудь оценит мою уникальность и вознаградит меня за это Большой Победой.
Но самое ужасное не в этом. А в том, что мне не дают просто ждать. Наоборот, все ждут чего-то от меня. Все вокруг напряженно сверлят мою спину ожиданием, вопрошают взглядом: “Ну, когда же ты нас поразишь? Ну докажи нам, что гениален! Не сиди на месте! Двигайся вперед. Ты не имеешь права закисать и мрачнеть. Тебе непременно надо что-то сделать!” И вот это по-настоящему невыносимо. Потому что я начинаю их слушаться: пытаюсь что-то делать, пыжусь, давлюсь, изображаю – и от этого становлюсь сам себе яростно ненавистен, и презрение к самому себе окончательно прибивает меня к земле. Но что-то мешает сказать им: “Прекратите на меня так смотреть!” Что-то… Наверное, стыд и омерзительное ощущение их правоты…»
Итак,