Прости за скучное письмо: завтра – новое.
Все мои силы устремлены на отъезд отсюда и на месть кое-кому.
Привет тебе, моя любимая.
Берегись гриппа. Не ставьте Тоткин горшок в уборную – это же верная зараза.
Береги и балуй Тотку. Андрей.
Печатается по первой публикации: Архив. С. 473–474. Публикация Н. Корниенко.
{119} М. А. Платоновой.
13 февраля 1927 г. Тамбов.
Тамбов, 13/II, 9 ч[асов] вечера.
Как ты поживаешь, старушка моя? Я неустанно тружусь над стихами. Многие пришлось переработать. Очень устаю на службе – не от работы, а от войны. Всетаки здесь трудно мне. Все время один и один, тебя всё нет и нет. Сегодня (воскресенье) я совсем не выходил из дому. Окруженный враждебными людьми, я одичал и наслаждаюсь одними своими отвлеченными мыслями. Поездка моя по уездам была тяжела[266]. В Козлове я ночевал на вокзале.
В 4 ч[аса] ночи из I класса меня выдворили (стали убирать помещение), и я спал с безработными в III классе.
Я узнал много жестокого и нового от безработных. Они приехали с Кавказа и едут в Сибирь. Утром я с ними пил чай, угощая их за свой счет и слушая их необычайные рассказы. Жизнь тяжелее, чем можно выдумать, теплая крошка моя. Скитаясь по захолустьям, я увидел такие грустные вещи, что не верил, что где-то существует роскошная Москва, искусство и пр[очее]. Но мне кажется – настоящее искусство, настоящая мысль только и могут рождаться в таком захолустье, а не в блестящей, но поверхностной Москве.
Но все-таки здесь грустные места, тут стыдно даже маленькое счастье.
Оставим это…
Любимой женщине судьбою я поручен –
И буду век с ней сердцем неразлучен…
А телом – надолго разлучен. Какая жестокая и бессмысленная судьба – на неопределенно долгое время оторвать меня от любимой. Утешение мое, что я живу для ребенка и, кажется, способен пережить ради него самую свирепую муку. Хотя я много раз в жизни чувствовал предсмертное холодное страдание. Ты знаешь, как бывает пусто тогда, – как в позднее теплое лето в пустой тишине покинутых полей.
Извини меня, но я ничему хорошему не верю. Всё, что я пишу, питается из какого-то разлагающегося вещества моей души. Ты, конечно, гораздо бо´льшая оптимистка, чем я. И это мне нравится в тебе (сам этого не имею). Ты могла бы быть счастливой и с другим, а я нет.
Когда я тебе перевел телеграфом 50 р[ублей], то ты, не спросив меня (я тебе почтой потом послал еще.
40 р[ублей]), сразу заявила – «я быстро найду себе друга и защитника». А если бы я тебе перевел 500 р[ублей], ты бы, наверное, мне написала другое. Всё это в сопоставлении с прошлыми фактами заставляет меня сильно тосковать.
Я как-то долго представлял в воспоминаниях нашу первую встречу, наши первые дни. Помню, какая ты была нежная, доверчивая и ласковая со мной. Неужели это минуло невозвратно? Дальше того, как я тебя обнял и поднял твою юбчонку в темных сенях,