Сказать, что Оля была влюблена в Лешу, значит ничего не сказать. Это была не страсть, а настоящая болезнь, лишившая Олю любых мыслей, кроме грез о Леше, отбившая всякую активность, не направленную на встречу с женихом. Днями Оля валялась на диване, слушала сентиментальные (и, откровенно говоря, пошловатые) песни, крутившиеся по кругу. К вечеру поднималась, долго и тщательно красилась, напяливала мой наряд (вначале спрашивала разрешение, а потом брала без спроса) и ехала на свидание к Леше. По воскресеньям свидание начиналось в полдень.
Меня Оля нервировала и раздражала, как мелкий камушек в ботинке.
– Может она пол подмести и картошку к ужину почистить? – зло спрашивала я маму.
– Не придирайся к Оле, – отвечала мама. – Видишь, девушка не в себе.
– Но она совершенно в себе, когда трескает приготовленный тобой обед. А посуду за собой помыть любовь не позволяет?
Мама все прощала Оле-нахлебнице, потому что Оля расписывала свою любовь весьма трогательно:
– Все время думаю о нем и только о нем. Мечтаю, картинки мысленно рисую, прямо как кино. Мы с Лешей на море, или в лесу, или гуляем. Я с ним постоянно разговариваю про себя. Не могу без него! Совсем! Мне нужно, чтобы он каждую секунду был рядом. Умираю без него! Так чувствую: Леша рядом – я живая, нет Леши – умираю. На все могу пойти, чтобы только не отлипать от него.
Она и не отлипала. Видела я их вместе: Оля спрутом повисла на его руке, голова поднята, губы просят поцелуя. Леша стесняется, но целует, дрожит вожделенно. Оля еще и еще требует, не видит ничего вокруг, ее не интересует, что люди подумают.
Леша извиняется:
– Оль, я же в форме. Погоди, сейчас в скверик уйдем.
Ничего особенного Леша из себя не представлял.
Рост и интеллект средние, манеры и повадки провинциальные. Уголки рта у него были чуть задраны вверх, поэтому выражение лица – клоунское, но доброе. Часто улыбается. Улыбка замечательная – недалекого парня, славного, но туповатого.
Примерно за неделю до Олиного отъезда я не выдержала и устроила ей разнос. Пришла днем из института, Оля на диване в позе покойницы, умершей в счастливую минуту: лежит на спине, глаза в потолок, блаженная гримаса. Магнитофон стенает: «Мы с тобо-ой два берега у одно-ой реки…»
«Покойница» повернула ко мне голову и слабо спросила:
– Настя, ты пришла?
– Нет, мой призрак прибыл. Чтобы спросить: у тебя совесть есть?
– Что?
– Валяешься на диване, а в раковине гора немытой посуды. Барыня? Мы обязаны тебя обслуживать? Хорошо устроилась. Можно подумать, что ты не из Петрозаводска прибыла, а прямо из Вестминстерского дворца. Принцесса! Особа королевских кровей.
– А?
– Два! Сядь, когда с тобой разговаривают!
Оля опустила ноги на пол. Смотрела на меня недоуменно, точно я говорю о чем-то отношения к ней не имеющем, вроде движения планет.
– Никогда не приходило в голову, – зло спросила я, – что если ты живешь у людей, то неплохо было бы по мелочи отблагодарить за гостеприимство? Пропылесосить полы, окна помыть, в магазин сходить, ужин приготовить?
Моя сестра, Олина подруга, так и поступала, когда приезжала. После визитов кузины наша квартира сверкала. Хотя мы всячески журили Машу – лучше бы в музей сходила, – в глубине души были очень ей благодарны.
Про музеи я и вспомнила, распекая Олю.
– Можно понять, если бы в музеях ты свой культурный уровень повышала. Который не выше плинтуса, – не без ехидства подчеркнула я. – Но ты целыми днями проминаешь диван. Мечтаешь! Грезишь о занюханном курсанте!
– Ты про моего Лешу?
– Эпитет «занюханный» отменяется. Извини, забудь.
– Настя, что мне надо сделать?
– По пунктам, доходчиво, для особо умных, читай – тупоголовых.
– Что читай? Я книжки не очень люблю.
– Заметно. Итак, по пунктам. Первое. Мой за собой посуду и выбрасывай в мусор ватные тампоны, которыми макияж смываешь. Каждое утро в ванной груда этой мерзости. Почему мы должны за тобой убирать? Второе. Перед уходом складывай свое белье в чемодан, а не разбрасывай по стульям. Лицезреть твое исподнее никакого удовольствия.
– Я так волнуюсь перед встречей с Лешей.
– Не оправдание. Твоя мавританская страсть еще не повод нам с мамой твои трусы и лифчики собирать.
– Но ведь у вас нет мужчин, твой папа умер.
У меня перехватило дыхание. Идиотка Оля смерть моего отца рассматривает как индульгенцию на женское неряшество.
– Ой, Настя! Ты чего покраснела?
Несколько минут назад я мысленно подбирала слова, чтобы деликатно сказать Оле по поводу пользования моими нарядами, но тут отбросила хорошие манеры.
– Последнее и главное! Я тебе больше не разрешаю брать мою одежду! Поняла? Тебя к элементарному не приучили – носила чужую вещь, верни выстиранной, а