Игра слов
– Какого черта! Я убью ее, – он опустил свои тяжелые, опухшие руки на растасованные листы. Сверкнул тусклой металлической улыбкой обручальный перстень. Длинный, во всю страницу, жирный чернильный прочерк – затушевывал минуту назад строку – лежал на белой глади бумаги одинокой бороздкой. Он механически поиграл сиянием металла, добиваясь нужного блеска. Не вышло. – Убью, убью, убью…
Если часто повторять, получалось вовсе не страшно – этот спотык перед ю, эта мягкость несамостоятельного знака, втершегося в очередь совсем, может быть, непредумышленно, по неведению, но зажатого мощными плечами и ожидающего смиренно. С жутким предчувствием участи неизвестной жертвы, эти два коротких выдоха, похожие на птичье: «фьють, фьють», – все расхолаживало, расслабляло, отвлекало от мысли о предстоящей насильственной смерти. Куда лучше короткое «бить». Придав ему нужное склонение, без этой дармоедки с невинно-трусливыми хлопками ресниц, получим, хоть и неуклюжее орудие, но все же более подходящее случаю – одно только это бычье упрямство, напористость многого стоит.
– Бю, бю. Нет, это, ни в какие ворота…
Он встал, со скрипом отодвинул стул, энергично прошагал к вешалке и, не оборачиваясь, угрюмо принялся одеваться. Если бы не это странное, неодолимое желание. Ничего бы не изменилось. Та же вешалка, пальто с порванной у самого низа подкладкой, обрезиненные ботинки, нечищеные с месяц и прекрасно чувствующие себя в осенних уличных лужах. Стол, ощущаемый спиной исходящим от него ледяным холодом горной недоступной вершины. Сложенные у подоконника рукописи с непонятным назначением – для топки, в связи с переездом? Мысли, рожденные до настоящего момента прочными и обстоятельными, крепленными ложкой моментального, летучего анализа вслед, претендующими на длительное, хоть и шапочное, знакомство, даже украшенные дымным ореолом наваждения, все без исключения, состоящие в родстве до этого самого последнего момента, неожиданно взбунтовались и поспешили покинуть разочаровавший их приют.
Такое уже случалось неоднажды, и он, успев в тишине, спокойно проанализировать их поспешное бегство, пришел к выводу, что ничего собственно страшного не произошло, их череда – такое же естественное событие, как утренние пробуждения, мелкие ежедневные неприятности (необходимость отлучиться на улицу, например). Он их даже материализовал в предметы обихода. Слишком много значил для него мир вещей, и напротив слишком безразличен был мир людей, коих он считал второстепенным материалом мироздания. Однако неодушевленные, превращенные в формы (последние все равно оказывались человеческими, предпочтительно женскими), они не были похожи на оловянных солдатиков, матерчатых кукол. Каждая имела свой характер, привычки, рефлексы. Одна нервно дергала шеей, другая – заправская балерина. Третья – прощаясь,