Но демократия требует духовности. И масловчане это понимают. С чего в Москве началась перестройка? «Вот три кита, без которых нет перестройки: во-первых, платные туалеты; во-вторых, конкурс красоты; в третьих, видеозалы с сексфильмами.
– Верна! – выдохнули одновременно парламентарии и министры.
– С них и надо начинать, – удовлетворенно сел на свое место господин Сергей Макарыч и с места добавил: – А молоко, мясо, хлеб – вещи семьдесят лет дефицитные, еще пятилетку-другую подождут!»
Масловчане, ломая закостенелый советский уклад, заодно ломают и свои традиции. До работы ли теперь! Они уж и забывают, что родились крестьянами, тянет на мировые горизонты.
Вспоминаются забавные слова Чехова из его записных книжек:
«До сих пор в деревне были только господа и мужики, а теперь появились еще и дачники. Все города, даже самые небольшие, окружены теперь дачами. И можно сказать, дачник лет через двадцать размножится до чрезвычайности. Теперь он только чай пьет на балконе, но ведь может случиться, что на своей одной десятине он займется хозяйством…» Масловчане еще не превратились в дачников, но крестьянами они уже быть перестали.
Много смешного происходит в Половецкой республике: и платный туалет открыли, и свою революцию пережили.
Масловка – это наша страна в миниатюре. Писатель в повести ставит одну большую проблему – это народ как жертва и как опора перестроечной фантасмагории. Он показал как человек под влиянием всяческой бредятины сам становится провозвестником глупости.
Петр Алешкин наделен острым чувством гражданского самосознания. Смешное в жизни всегда вызывает в нем горькое раздумье о человеке, о его судьбе в современном мире, о нелепости общественного строя.
Если лишить искусство условности, оно потеряет свою сущность. Уже в самой идее перенесения жизни на страницы книги лежит ирреальность. Такой феномен, как время, даже у принципиального реалиста совершенно разрушает действительность, какой мы ее познаем в натуре, лишь только романист переносит время в книгу. Время в природе не имеет ничего общего со временем в романе, будь то у Толстого и Чехова, у Бальзака или Флобера, у Маканина или Алешкина. Неправдоподобие в искусстве неизбежно, и романист тем более художник, чем больше ему удается создать иллюзия правдоподобия. Это хорошо видишь, если сравниваешь, например, изображение смерти у Бальзака: что может быть нелепее длиннейших предсмертных речей-завещаний в романах Бальзака, если говорить о правдоподобии, – каких только умозаключений не высказывает умирающая мадам Клаас в «Абсолюте», наставляя старшую дочь и своего мужа, маньяка-ученого! Но иллюзия действительности