Летом смерть скучала так же, как и зимой, и только когда в селе случались похороны, она немного приободрялась. А умирали здесь часто. В селе было много стариков, которым уже перевалило за девяносто. Много умирало молодых от водки. Нередки тут были и самоубийства. Примечательно, что совершали их люди в основном зрелого и даже пожилого возраста. Бабы обычно травились, а мужики вешались где-нибудь в сараях. Когда покойника несли по улице, провожая всем селом в последний путь, смерть выходила в палисадник своего дома и из-за растущих там берёзок наблюдала за похоронной процессией. Она с неудовольствием отмечала, что по-настоящему убитыми горем выглядели всего два-три человека, а остальным было, в общем-то, всё равно, и они просто выполняли обычай. После похорон дня четыре смерть пребывала в хорошем настроении, даже пыталась что-то напевать своим беззубым ртом, но потом ей снова становилось скучно.
На смену жаркому и сухому лету приходила тёплая и такая же сухая осень. Только по утрам иногда бывало довольно прохладно. Именно в такие дни в лесу зарождался туман. Он сначала копился там, всё больше густея, потом приходил в движение, клубясь, выползал из леса и скоро поглощал село. Тогда белое молоко тумана плавало в палисаднике за окнами дома, где жила смерть, и, казалось, хотело пробраться внутрь. Но тщетно. Поднимавшееся всё выше солнце скоро растопляло туман, к обеду становилось даже жарко, и смерть снова выходила на свои прогулки.
Село лежало в осенней дымке. По субботам топились бани. Сельчане копали картошку. Уборка урожая была в самом разгаре, и смерть теперь часто могла наблюдать, как с машинного двора в поля гуськом выходили старые комбайны, покачивая своими длинными жатками. С полей грузовые машины везли зерно на мехток, гул которого не замолкал на этот раз и ночью. И глядя на всю эту муравьиную возню, смерть думала о том, как много людям нужно для жизни, и что гораздо проще и легче умереть, чем жить.
Начиная с октября, всё чаще выпадали пасмурные дни, но без дождя. Сразу холодало. Всё небо затягивалось свинцовыми клочковатыми облаками, от которых делалось почти темно. Смерть тогда потеплее укутывала своё тощее тело в какие-то тряпки, брала в руки палку и шла на кладбище.
Дорога поднималась на взгорок. По мере подъёма всё явственнее ощущалось сырое дыхание облаков, до которых, казалось, можно было дотянуться рукой. Вот и остался позади машинный двор. Ферма с длинными коровниками, водокачкой и громоздким зданием кормоцеха была теперь совсем рядом. И нигде ни души, только сверху, с кладбища,