– А мы никуда не пойдем. Правда, Ирка? – сказала Алена.
– Верно, останемся здесь на всю ночь. Гена, не выгонишь? Завтра – воскресенье, отоспимся, – повернулась к Сергею, спросила и прислушалась. – Тебе завтра на работу?
– Нет, у меня выходной, – зачем-то соврал Сергей. – Так что я – за.
– Вот здорово! – запрыгала на сиденье Лариса.
– А мне что прикажете делать? Я-то на работе, – обернулся Геннадий.
– Геночка, не волнуйся, Покатаемся, повеселимся, сколько можно работать? – Алена взяла его за руку, заигрывая.
– Здесь, – бухнул неожиданно подошедший волшебник.
Светлый двор, обыкновенный, каких много в городских застройках со стандартными многоэтажными коробками. На четвертом – или пятом? – этаже поджидала та квартира.
Вспыхнул свет в передней, затем в кухне, по комнатам, только одна дверь осталась закрытой. В комнате, примыкавшей к передней, стояло пианино черного лоска с золотой бляшкой на крышке. Удивительно! В остальном обстановка заурядная: кроме пианино ничего не попадалось такого, чего гостящий взгляд выискивает в незнакомом, впервые посещенном жилье, в надежде на сюрприз. Серая мягкая мебель, гарнитур с гнедыми холеными боками, содержимое внутри – из резного стекла, мельхиора, дешевого хрусталя.
Волшебник проводил сразу в кухню, и все завертелось, все смешалось в доме. Окно настежь в черное, почти беззвездное небо, в клубящуюся ночь. Свечи, оплывшие, с воском, капавшим в блюдце. Пепельница, крытая горой жеваных окурков. Торт, наполовину съеденный, в центре кухонного квадратного стола среди стеклянного нагромождения: бутылки, стаканы. Нарезанные огурцы – салат.
Практичные женщины предусмотрели пищевое фиаско в тогда еще иллюзорном приюте. Блуждая в ночи по спящим улочкам, где ни одной живой души, разве что кошачья тень проскочит, они ловким маневром вывели Геннадия, кормчего их Ноева ковчега на перевальное жилище. И там запаслись провиантом, очень скромным по сравнению с ресторанным меню, больше символическим, дабы не портить желудков.
Сидя в узкой кухне незваным татарином, Сергей мялся и маялся на низкой табуретке. Откровенное внимание к его персоне всегда настораживало из-за отсутствия привычки. Он почему-то подозревал корысть, каверзу, ловушку – хомут, семейные узы. Поэтому затравленно следил за женскими приготовлениями, пускай и безобидными на этом этапе знакомства, как за приготовлениями к смертной казни. Их мимолетные, невзначай, замечания, аттестационные вопросы, косые взгляды и ужимки не способствовали успокоению, а настораживали. Вот до чего бестолково чувствовал он себя наедине с этими перезревшими персиковыми леди, которым его мысли были невдомек: так безалаберно вели они допрос с пристрастием.
Девушки из-за