Домой поехали все вместе: Марат с Мартой впереди, а я с новообретенной мачехой на заднем сиденье. Наверное, это должно было послужить быстрейшему сближению, а также пробудить родственные чувства. На самом деле мы исподтишка разглядывали друг друга: я пялилась на обручальное кольцо с бриллиантом размером с кирпич, а она – на мои обгрызенные ногти и грубые ботинки, с рубленых подошв которых еще не обсыпался прах чужбины.
Дома меня также ждали всяческие подарки: наверное, Марат думал, что меня должно утешать и примирять. Однако в этом не было нужды – потому что на самом деле я не такой уж и монстр. Я не собиралась наезжать на родного отца и обвинять его в том, что всего за каких-то двенадцать лет он забыл свою первую любовь. К тому же та, что была когда-то моей дорогой мамочкой, спилась задолго до того, как я научилась произносить ее заковыристое имя. И мои детские воспоминания не хранили никаких раритетов, типа теплой материнской груди или того дивного дня, когда меня, взявши за ручку, впервые повели в школу. Этим, кстати, занималась Марта – и моей школой, и моими уроками, и даже моими первыми месячными. Матери я совсем почти и не помню – хотя должна была, наверное… И только сегодня, внезапно, вдруг я задалась вопросом: почему все-таки я ее не помню? Не любила? Боялась? Но дети всегда терпимо относятся к пьяным… они кажутся им скорее забавными, чем страшными. Или четыре года – слишком рано для настоящей памяти?
Всю сознательную жизнь со мной рядом была многотерпеливая Марта: учила писать крючочки и палочки, надевать колготки с мыска и прятала от меня любые спиртные напитки, включая даже сироп от кашля – хотя в этом не было особой нужды: я всегда питала к ним отвращение. Всосанное с ядовитым молоком матери, наверное. Которая еще кормя меня грудью, с утра успевала опохмелиться ловко спрятанной порцией дешевого пойла, какое она явно предпочитала всему остальному, в том числе и мне. Марата в детстве, кстати, я тоже совсем не помню – да оно и понятно: помимо активного зарабатывания стартового капитала у него была вечно поддатая жена, за которой тоже был нужен глаз и глаз.
После водворения обратно в дом, милый дом, Марат то юлил, прикидываясь этаким старшим братом, а то вдруг становился занудой-педантом, распекал за каждую мелочь, и устраивал мне щенячьи выволочки прямо на глазах у изумленной публики: новенькой жены со свежими ямочками на щеках и Марты – своего близнеца, истинной второй половины и альтер эго. Однако после английской погоды